Читать книгу "Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорси"

Это была самая серьезная война после Акция и с гораздо бо́льшим трудом проведенная. Риторика об армиях мятежников, собиравшихся идти на Рим, – фантастична, но даже в этом случае это столкновение не похоже на все другие, более незначительные войны, которые вели с 30 г. до н. э. – она была гораздо более крупная по масштабу, и выиграть ее было много труднее. На некоторое время – быть может, лишь на короткое – это поставило под сомнение сами основы руководства Августа, гордившегося непрерывными и неизбежными победами, которые даровали боги римскому народу и его принцепсу, заслужившим их своею доблестью и благочестием. Многое из этого являлось пропагандой, но при постоянном повторении начинало восприниматься всерьез даже теми, для чьей пользы должно было служить. Перспектива того, что они могли проиграть войну и потерять провинцию, была шокирующей, и легко намекала на то, что более они победы не заслуживали. В той же мере, как и что-либо другое, это могло объяснить почти полную потерю душевных сил императором Цезарем Августом в начале войны: все, что он создал, казалось, находится под угрозой. Даже после того как присутствие духа вернулось к принцепсу, сохранялись признаки того, что он все еще не избавился от страха, позднее выразившиеся в раздражительных речах по поводу того, что Тиберий не выиграл войну достаточно быстро.[690]

В 7 г. н. э. Август праздновал свой семидесятый день рождения, и имелись явные признаки того, что старость настигает принцепса и его здоровье ухудшается. В следующем году он стал меньше заниматься государственными делами. Были назначены три бывших консула для приема большей части посольств от союзных вождей и общин, которые непрерывно валили в Рим толпами, чтобы подать прошения или просто воздать хвалу принцепсу. Сенат он посещал гораздо реже и хотя продолжал председательствовать на судебных слушаниях, теперь на них предпочитали собираться в его части комплекса на Палатине, нежели в общественных зданиях. На выборах он более не присутствовал и не показывал, что поддерживает угодных ему кандидатов, но просто письменно излагал свои рекомендации и показывал избирателям. Тем не менее нам не следует преувеличивать его слабость, у него сохранялись следы прежней решительности. В 8 г. н. э. – а может быть, и в остальные годы – он совершил путешествие в Аримин (ныне Римини) на границе с Иллириком, так что мог находиться поблизости от театра военных действий (Dio Cass. LV. 33. 5–34. 3).

В 7 г. н. э. опять случился недостаток продовольствия, который привел к еще большим беспорядкам. Выборы на следующий год были столь недостойным образом сорваны творившимися бесчинствами, что Август сам назначил всех магистратов. Насколько мы можем утверждать, вызвано это было соперничеством между кандидатами, не зависевшими от какой-либо фракции, поддерживавшей либо Тиберия и его семейство, либо скомпрометировавшего себя Постума. К тому же в 8 г. н. э. Юлия, дочь Агриппы и Юлии, была публично осуждена за прелюбодеяние и, как ранее ее мать, сослана на остров. В этом случае назван только один любовник, Децим Юний Силан, которому сообщили о том, что он потерял дружбу Цезаря, и сказали, что ему следует отправиться в «добровольную» ссылку. Судьба мужа Юлии неясна, но так как имело место обвинение в прелюбодеянии, он, вероятно, еще был жив. Несмотря на консульство в 1 г. н. э., Луций Эмилий Павел не получил никакого крупного военного поста и включен Светонием в список заговорщиков, злоумышлявших против Августа. И хотя не приведена ни дата, ни подробности того, что он делал, но если он еще не был в ссылке, значит, это случилось во время опалы его жены. В следующие месяцы Юлия родила, но Август отказал в позволении поднять ребенка и бросил его – жестокое напоминание о власти главы семейства, а равно и принцепса.[691]

Втянутым во все эти дела оказался поэт Овидий, который столкнулся не с официальным обвинением или судебным разбирательством, а получил распоряжение удалиться в город Томы на Черном море и оставаться там до тех пор, пока не прикажут иное. Это была самая окраина империи – и конечно, самого ареала греко-римской культуры, – и оттуда он написал ряд стихотворений, прося о прощении и возвращении. Печально, но как того можно было ожидать, стихотворения Овидия, где представлена чувственная природа этого дела, ничтожно мало прибавляют к нашей картине этого скандала. Овидия обвиняли в некоторой нескромности, так как он, вероятно, видел то, что ему не следовало знать, а в более общем смысле, в развращающем влиянии его «Науки любви» – поэма тогда уже была известна аудитории по крайней мере в течение десяти лет и, следовательно, вряд ли это было актуально. Престарелый Август, чувствовавший недостаток сил, недавно испытавший страх и теперь склонный к внезапным приступам гнева, весьма возможно, считал, что это веселое воспевание внебрачных любовных связей имело дурное влияние на молодежь, но вероятно, что был еще один, более серьезный проступок.[692]

В общем и целом, все это происшествие остается неясным; понятно, что ученые склонны предполагать, будто под сексуальным скандалом скрыт политический заговор, особенно потому, что Павел назван заговорщиком. Предположения относительно природы этой интриги различны, и зависят от того, допускается или нет тот факт, что он по-прежнему находился в Риме; но неизменно это происшествие рассматривается как попытка поставить под сомнение превосходство Тиберия и его родственников в отношении будущего руководства государством. Интригующее предположение состоит в том, что Юлия и Силан задумали вступить в брак – возможно, даже совершили обряд, свидетелем которого мог быть Овидий – и некоторым образом принудить принцепса продвинуть нового мужа его внучки на высшую должность. Однако это только догадка, и как она ни привлекательна, другие сценарии могли равным образом хорошо согласовываться с имеющимися у нас немногочисленными фактами. Если имел место заговор, то он ничего не достиг, и, вероятно, с самого начала его замысел был наивным. Весьма возможно, Юлия считала, что к ней относятся с пренебрежением, но это ли привело ее к тому, что она затеяла любовную интригу, или неосторожный разговор о политике – либо и то, и другое – сказать невозможно. В последние годы Август упоминал об обеих Юлиях и Постуме как о своих «трех болячках» или «трех язвах», и, возможно, их преступления действительно должны были скорее иметь отношение к их неспособности жить и поступать так, как он бы желал, нежели к честолюбивым домогательствам власти.[693]

Результат был тот же, и члены семьи по линии Ливии как преемники возобладали и, возможно, столь же случайно, как случайна победа в тайной борьбе за власть. В 9 г. н. э. Тиберий вернулся в Рим и был награжден заслуженным триумфом за подавление восстания на Балканах. Он вполне справился со своей задачей, хотя и медленно, и на последних этапах, быть может, столько же искал компромисса, сколько применял силу. В конечном счете, одного из главных вождей восстания пощадили, а это была редкость в любой войне, не говоря уже о восстании. Наиболее верным доказательством этого является тот факт, что восстания вновь нигде не повторялись и что эти края в будущие столетия оставались спокойными и все более процветающими частями Римской империи. Кризис, казалось, завершился, и мир благодаря победе мог снова воцариться. Потом пришли известия об ужасной военной катастрофе в Германии.