Читать книгу "Долгое дело - Станислав Родионов"

— Пусть он сядет, — сжалилась инспектор Кашина.

— Пусть стоит! — приказал подполковник.

Горевший Рябинин переступал с ноги на ногу, грузно шевеля портфелем, снаряженным для осмотра места происшествия.

— Товарищи, — вновь заговорил прокурор. — К сожалению, ничего хорошего о новорожденном сказать не могу. Человек прожил сорок лет. Вместо того, чтобы наслаждаться и жить припеваючи, он, видно, все свои годы отыскивал истину, спорил, боролся и нервничал. Похоже, что так собирается прожить и следующие сорок…

Юрий Артемьевич отпустил подбородок и сел в глубокой печали. Тут же поднялся начальник райотдела, одернул китель с орденскими планками, зачем-то погладил значки об окончании академии и университета и огорченно заговорил.

— Хочу добавить, что новорожденный и следователем-то стал зигзагообразно. Люди кончают школу, а потом высшее учебное заведение. И все, и хватит. А новорожденный, видите ли, считает, что следователю нужен жизненный опыт и знание человека. Поэтому он после десятилетки работал — я перечислю — истопником, землекопом, коллектором, завхозом, техником… А юридический факультет окончил заочно. Если бы каждый шел таким путем, то среди следователей не попадались бы случайные люди, то есть я хочу сказать, что он большой оригинал.

— Рябинину сорок лет, — раздался голос Петельникова от двери. — Многие люди смотрят те же сорок лет на мир и ничего не видят. А те, которые видят, сильно близоруки. Я сказал все.

— Неплохо, — заметил подполковник, — кратко и даже кое-что понятно.

Мария Федоровна Демидова тряхнула короткой седой гривкой и заговорила сидя, изредка прочищая свой хриплый голос быстрым покашливанием:

— По-моему, специальность человека сразу видна. Этот бухгалтер, тот спортсмен, та продавщица… Ну а Рябинин? Разве он похож на следователя? Следователь должен — ррр! Рябинин же похож на врача…

— Ухо-горло-нос, — встрял Петельников.

— Нет, на детского врача, — серьезно поправила Демидова.

— Можно мне? — томно оживилась Кашина. — Я смотрю на этого сорокалетнего мужчину глазами женщины. Невысокий, неширокий, в очках… Нет, пойти с ним на танцы я бы не догадалась…

— На танцы лучше со мной, — опять подсказал Петельников.

— Удивилась бы, пригласи он в ресторан или на вечер. Не знаю, поехала бы с ним на юг, в круиз или за город… Вот посоветоваться бы к нему пошла. Будь у меня какая трудность, вспомнила бы о нем. А случись беда, я хотела бы увидеть рядом с собой его неказистые…

Кашина приостановилась, подбирая слово.

— Его неказистые очки, — не вытерпел Петельников.

Кашина промолчала, видимо, согласившись.

— Да какой он мужчина? — удивилась Базалова громким отчетливым голосом, словно выступала перед судом. — Настоящий мужчина любит всех женщин. Ну, хотя бы многих. А он все свои сорок лет любит только одну свою Лиду. Мне бы такого мужа…

— Я тоже прошу слова, — сказал инспектор Леденцов, подняв руку. — Все тут говорили так, что якобы минус, а на самом деле плюс. Если сложить сумму плюсов да прибавить сумму минусов, то сумма…

— Короче, — предупредил начальник райотдела.

Леденцов покраснел, как и его волосы.

— Я хочу сказать, что плюс ко всему у него есть один минус…

— Как? — насупился подполковник.

— То есть минус ко всему у него есть один плюс, — окончательно сбился молодой инспектор.

— Какой же? — мрачно поинтересовался начальник райотдела.

— Сергей Георгиевич дает мне советы по поводу составления процессуальных документов, товарищ подполковник, — вдруг отчеканил Леденцов.

— Ага, — подтвердил Петельников, — вчера звонил по телефону и спрашивал, как правильно написать: «сосуд в виде рога» или «рог в виде сосуда».

— Ну и что Рябинин посоветовал? — заинтересовался прокурор.

— Рогатый сосуд, — буркнул Леденцов под взметнувшийся хохот.

Юрий Артемьевич опять встал, косясь на свой прокурорский китель, который сидел на нем как-то необязательно, словно он его одолжил.

— Еще выступать кто-нибудь будет? Тогда заключаю. Если перевести мысли говоривших на нормальный язык, то все мы, Сергей Георгиевич, желаем вам счастья и здоровья. А чтобы этот день не затерялся в вашей памяти, примите от коллег этот подарок.

Он взял со стола небольшой плоский сверток и зашуршал бумагой, которая опала на стул, как соскользнула. Теперь в руках прокурора была книга, неестественно блестевшая холодным блеском. Юрий Артемьевич понес ее перед собой осторожно, словно опасаясь разбить. Он поймал внизу горящую руку следователя и с чувством пожал ее.

— Эту книгу, Сергей Георгиевич, нельзя прочесть. Но ее содержание вы знаете назубок.

И вручил.

Сначала пальцы Рябинина ощутили холод и почти литую твердь. Затем на них легла некнижная тяжесть. И уж тогда глаза поняли, что у него в руке каменная книга — обложка из волнистой сургучной яшмы, родонитовый корешок и белая середина спрессованных страниц из полосчатого кварцита. Крупные золотые буквы секли мягкие волны яшмы: «Уголовный кодекс РСФСР».

— Хотите что-нибудь сказать? — спросил Юрий Артемьевич.

Рябинин хотел сказать. Он уже знал, что переполнен тем, о чем хочет сказать. Но эта переполненность была той силы, которая может выплеснуть слова пролитым фонтаном, как только что пробуренная скважина. Эти слова — не идущие для большого собрания, да и к этому кабинету не идущие, теснили друг друга, пытаясь вырваться. И вырвались в тот момент, когда в сознании мелькнули его дневниковые записи о забывших друзьях.

— Дурак я, — сказал Рябинин, собираясь еще объяснить, почему он дурак.

— Очень хорошо, — обрадовался подполковник. — Это самая умная и краткая речь, когда-либо слышанная мною.

— Товарищи, чествование закончилось, — объявил прокурор уже под шумок заходивших стульев.

— Нет, не закончилось, — почти тихо сказал Рябинин, но стулья его услышали и выжидательно уперлись ножками в пол. — Вечером прошу всех ко мне…

— И придем, — отозвался над ухом Петельников.

Из дневника следователя. Я не знал, что моя двухкомнатная малогабаритная квартира может вместить столько народу. Я не знал, что мой день рождения превратится в праздник. Я не знал, что моя Лида может быть душой общества. И самое главное — я даже не подозревал, что у меня столько друзей.

Мне сорок. Я замечаю, что у меня меньше стало желаний. Мне уже редко хочется мороженого, я уже не бегу в кино, меня уже не тянет купаться в августе… И не знаю, полетел бы я в космос, предложи мне ракету. Стареть это утрачивать желания, и поэтому с годами все меньше остается удовольствий. И видимо, в глубокой старости наступает то страшное время, когда человеку ничего не хочется — ну ничегошеньки! Но и в это страшное время у него остается одно вечное желание, на которое всегда не хватает жизни, — общаться с человеком, единомышленником, другом…