Читать книгу "Белые на фоне черного леса - Елена Минкина-Тайчер"

Света попала к нам в двенадцать лет, тот редкий случай, когда мама не спилась, не загуляла, не попала в тюрьму, а просто умерла. От рака. И бабушка умерла вслед за ней, всего через полгода. И на этом семья закончилась, обычная российская семья – бабушка, мама и ребенок. Потом было несколько лет скитаний по дальним родственникам, все хотели помочь, но как бы со стороны, не в собственном доме, не каждый день. В конце концов, когда сын очередного двоюродного дедушки женился и встал вопрос отдельной комнаты для молодых, Света сама попросилась в детдом. Так она и появилась – высокая, сердитая, черноглазая девочка в толстых очках. И в первые же выходные ушла. Ушла, ничего никому не сказав, сразу после завтрака, так что не сразу и хватились. Я не разрешила звонить в милицию, и, как оказалось, правильно, потому что к вечеру она вернулась. Безрассудство, конечно, со стороны заместителя директора (тогда сам директор еще не ушел на пенсию).

– Алина Карловна, получите беглянку! Еще доброго слова никому не сказала, а хулиганит. Пусть люди нервничают, беспокоятся, с работы домой не уходят.

– Света, что случилось?! Почему ты ушла, не сказав, зачем, куда?

– Никуда. Просто погулять. Все равно я здесь долго жить не буду. Я вам не детдомовская дура, не арестантка какая-нибудь ходить строем и песни петь.

Никто у нас не ходил строем и не пел песни. Только на уроках музыки и только младшие группы. Но она заранее знала, как ужасно быть детдомовской, несвободной, запертой, словно в тюрьме, в чужих стенах. И ушла, хотя уходить было некуда, совершенно некуда.

– Девочка моя, ты зря так расстроилась. У нас совсем неплохо, ты еще увидишь. Мы словно скорая помощь, понимаешь. Случилось несчастье, ребенок остался один. Не мы виноваты, понимаешь, здесь никто не виноват, что тебе плохо, но мы стараемся помочь. И очень часто помогаем, поверь.

Я попыталась обнять жесткие плечики, она съежилась, отвернулась к стене и вдруг горько и отчаянно расплакалась, закатилась, как маленький, испуганный, преданный всеми ребенок. И прижалась ко мне, прижалась изо всех сил, дрожащая, нескладная, одна на всем свете со своей мукой.

Я сидела на шатком стуле, качала на коленях высокую, с меня ростом, девочку и шептала внезапные, незнакомые мне самой слова:

– Ты моя маленькая, ты моя бедная, солнышко, умница, красавица моя. Все будет хорошо, я тебе обещаю. Никакого ареста, я буду забирать тебя домой, в любое время ты сможешь уходить ко мне домой, договорились?

Она молчала, только все теснее прижималась к моей груди.

Это было неправильно, непедагогично, наконец нечестно по отношению к остальным детям, ничуть не менее недолюбленным и неприкаянным, но я уже ничего не могла изменить. Потому что не сдержать слово – значило навсегда сломать душу этой девочки, потому что другие дети как-то научились выживать, выбирать счастливые крупицы в детдомовской жизни – подарки, лакомства, беззаботность, а она со своей некрасивостью и независимостью была наиболее беззащитной и подверженной слому. По крайней мере, так мне тогда показалось.

Сколько раз я думала, пытаясь преодолеть собственную обреченность, что все-таки означают родительские чувства? Для чего непостижимая природа создала такую странную и зачастую мучительную самоотверженность? Дурнота, растущий безобразный живот, нечеловеческая боль родов, бессонные ночи, воспаленные кровоточащие соски, простуды, дебильные утренники в детсаде, несделанные уроки, разбросанные вещи, репетиторы, счета за телефон. Можно ли прожить, не познав этой сомнительной радости? И каков вообще смысл ежедневной бессменной родительской доли? – Может быть, воспитать единомышленника и друга? Чтобы понимать с полуслова, обмениваться любимыми цитатами, встречать рассвет на берегу у костра? Или, наоборот, вырастить независимого человека будущего, дивиться его непостижимой компьютерной ловкости, постигать странные музыкальные ритмы? А может быть, просто прожить одну за другой много-премного новых жизней? Разнообразных, полных любви и надежды новых жизней – с каждым новым ребенком в твоем доме и твоей душе.

Ночь бесконечно длинна, страшный шорох в открытом окне, пол ледяной, дверь не поддается и скрипит… и наконец, наконец-то мамина комната, мамины чудесные руки подхватывают, затаскивают под мягкое одеяло, прижимают к теплой груди. Карусель в парке набирает высоту, чуть поскрипывают железные петли, можно задрать ноги выше головы, и только свист ветра в ушах, и разметавшиеся волосы, и восторженный взгляд самого красивого мальчишки. В классе напряженная тишина, сейчас объявят результаты годовой контрольной по геометрии, улыбающийся учитель идет к твоей парте и высоко поднимает над головой страницу с победоносной ослепительной пятеркой. В кинозале уже зажигают свет, но ты еще продолжаешь верить в чудо, вместе с Медведем целуешь принцессу, смеешься над глупым королем, жалеешь грустного Волшебника. «Давайте негромко, давайте вполголоса, давайте простимся светло».

В моем доме, вернее в моей старомодной уютной комнате с резными стульями и неудобным кожаным диваном, была заветная полка, где хранились любимые художественные альбомы. Сколько лет я их не доставала – десять, пятнадцать? Когда-то, в прежней прекрасной жизни, папа подарил мне на день рождения огромную тяжелую книгу – на суперобложке, под витыми буквами «Третьяковская галерея», немыслимой красоты женщина на черном коне подъезжала к мраморному балкону и навстречу ей выбегала чудесная маленькая девочка в атласном платье. «Всадница» Брюллова – мое первое представление о прекрасном. Позже придут Куинджи, Серов, Коровин, безумный Врубель, жутковатый Брейгель, загадочный Пикассо, ослепительный Ренуар. Даже старший лейтенант Пронин не убил до конца мой тихий праздник, я хранила восхитительно тяжелые альбомы вместе с любимыми пластинками, Анна Ахматова и Белла Ахмадулина чуть нараспев читали стихи, грациозные «Времена года» сменяли друг друга, послушные сказочнику Вивальди, и вальсы Шопена взлетали к небу вместе с моей плачущей несломленной душой.

В первый же вечер в моем доме Света попросила посмотреть альбом с «Всадницей». И моя жизнь началась снова.

Главное, было не спугнуть тихое равновесие ненужным неверным шагом. Я старалась не задаривать девочку, хотя руки чесались от желания выбросить нескладную одежду и дурацкие очки. Благо Света была довольно крупной и высокой, и меня посетила гениальная мысль покупать ей вещи как бы случайно, будто ошиблась в собственном размере или фасоне. Особенно удачно получилось с лифчиками и обувью. Я сокрушалась, что плохо примерила в магазине, Света смеялась и послушно забирала «неподходящие» вещи. Очки мы заменили линзами, и сразу открылись и засверкали огромные карие глаза, узкие джинсы подчеркнули стройные ноги, и с пятнадцати лет я, несмотря на детские капризы, стала приучать ее к каблукам и выходным платьям.

Я и раньше старалась уделять внимание одежде и внешнему виду своих девочек. В первые годы работы безумная дороговизна душила все порывы, но тогда пришла на помощь Люся Пушко с ворохами не новых, но прекрасных шмоток с собственного плеча. Вскоре подключились еще несколько моих подруг, я мужественно таскала огромные пакеты с почти новыми свитерами, майками и курточками и честно распределяла среди пищавших от восторга девчонок. Заодно с каждой своей знакомой я взимала дань в виде пачки прокладок. В бюджете детдома такие расходы не были предусмотрены, и до этого моего почина каждый вечер старших девочек сопровождался рыданиями и беспрерывным отстирыванием белья. К счастью, начальство не узнало о подобном волонтерстве. А в последние годы в моду стала входить благотворительность – крупные организации и фирмы буквально задарили детдома игрушками и прочими подарками, так что обнаглевшие дети научились безжалостно пачкать и выбрасывать почти новую одежду. И никого особенно не удивляло преображение Светы из маленькой мрачной дурнушки в рослую симпатичную болтушку и хохотушку.