Читать книгу "Вера против фактов. Почему наука и религия несовместимы - Джерри Койн"

Остается единственный вопрос: пригодится ли кому-нибудь этот анализ? Я знаю немало людей, которые отказались от своей религии после его применения.

Такие рассуждения могут показаться чрезмерно философскими. Кто-то даже скажет, что его вера в Бога опирается не на логику, а на эмоции. На самом же деле здесь всего лишь формализованы критерии, при помощи которых мы определяем, считать ли некую сущность «реальной» или нет.

На протяжении всей книги мы будем встречать не только эмпирические утверждения, так характерные для верующих, но и способы, при помощи которых религии делают разные противоречивые заявления – заявления, которые нередко приводили к возникновению ересей. Подобно ветвящемуся дереву биологической жизни, религии плодятся и размножаются, порождая новые секты, которые находят свое место в генеалогии веры. Если в биологии существуют миллионы видов, то в религии существуют тысячи вариантов веры, тысячи течений. Разнообразие противоречивых положений наталкивает на мысль о том, что нам следует с осторожностью относиться к догматам любой веры. Но мы также рассмотрим способы, при помощи которых верующие, сознавая хрупкость подобных утверждений, пытаются избежать испытания – и даже обсуждения – эмпирических положений своей религии. Отвергнуть призыв к поиску доказательств можно и так: отрицать сам факт того, что вера нуждается в доказательствах. При этом говорится, что на самом деле в религии царит метафорический подход и все ее догматы – лишь иносказания, которые и не должны быть исторически точными. Некоторые, наоборот, утверждают, что религия и не делает никаких конкретных заявлений. К последней категории относятся приверженцы апофатического богословия, согласно которому никто не может сказать ничего определенного о природе Бога (хотя его существование, кажется, никогда не подвергается сомнению, а книг, в которых о нем ничего не говорится, множество), а также те, кто утверждает, что Бог – не человекоподобный дух, а туманное «основание бытия», которое невозможно описать. Наконец, многие верующие хотя и признают, что религия делает экзистенциальные заявления, но утверждают при этом, что эти заявления включают «пути познания», в которых не задействованы ни разум, ни объективные данные. Среди таких путей – личное откровение, авторитет церкви и в первую очередь вера, то есть готовность принимать вещи, которым нет и не может быть серьезных доказательств.

Мне не кажется ни ошибкой, ни оскорблением для верующих рассматривать Бога и значительную часть религиозных догм как гипотезы. В следующей главе мы увидим, что религии регулярно говорят о том, что есть и чего нет во Вселенной. Принятие верующими подобных утверждений (как и отрицание таких же эмпирических заявлений других религий) в конечном итоге определяется тем, что именно они готовы считать доказательствами. Неужели принимать утверждения верующих всерьез и проверять их разумно и научно – это значит проявлять неуважение? Ведь очень многое в современном обществе, включая законы, политику и мораль, опирается именно на подобные утверждения.

Если в трудах тех, кто считает религию и науку несовместимыми, есть что-то общее, то это общее – следующая идея. В науке вера – порок, а в религии – добродетель. Именно эта несовместимость так расстраивает верующих, когда скептики используют разум для логического анализа догматов их веры, – что бы ни входило в эти догматы (Воскресение, подлинность «Книги Мормона» или компания девственниц, ожидающая мучеников в раю). Рациональный анализ религиозной веры предусматривает всего лишь два вопроса:

Откуда вы это знаете?

Почему вы так уверены, что утверждения вашей религии верны, а всех прочих – ошибочны?

Я давно убежден, что существует немало свидетельств (в том числе и личные впечатления разных людей) следующему: согласие науки с религией – это нечто мнимое. Оно вовсе не таково, каким его описывают. В следующей главе я не стану ограничиваться личными впечатлениями, а дам свое объяснение, почему эти две области абсолютно несовместимы.

Глава 2

Что именно несовместимо?

Откровенно говоря, я всегда удивляюсь, встречая религиозного ученого. Как может какой-нибудь доктор наук днем разносить в пух и прах доклад коллеги о геноме нематод, а затем приходить домой, читать в хронике двухтысячелетней давности, полной внутренних противоречий, о метанобелевском открытии вроде воскресения из мертвых и говорить: «Ага, это звучит убедительно»? Разве хорошему врачу не интересно, как выглядела контрольная группа?

Натали Энжьер

Природу науки я осознал на собственном горьком опыте. После получения диплома по биологии в маленьком колледже на юге я твердо решил получить степень доктора наук по эволюционной генетике в лучшем научно-исследовательском заведении в этой области. Тогда это была лаборатория Ричарда Левонтина в гарвардском Музее сравнительной зоологии. Многие считали Левонтина лучшим в мире эволюционным генетиком. Но вскоре после того, как я попал в лабораторию и начал работать над эволюцией фруктовых мушек, мне показалось, что я совершил ужасную ошибку.

Сдержанного и стеснительного, меня будто швырнули в водоворот негатива. На семинарах слушатели, казалось, были решительно настроены против выступающих и жаждали опровергнуть все сказанное. Иногда они даже не дожидались паузы и грубо выкрикивали критические замечания прямо во время выступления. Когда у меня появлялась, как мне казалось, хорошая идея, и я несмело делился ею с коллегами-аспирантами, ее тут же разделывали как камбалу на блюде. А когда мы все вместе обсуждали научные вопросы за большим прямоугольным столом, атмосфера в зале была жаркой и напряженной. Любая статья (и не важно, опубликованная или нет) внимательно анализировалась на наличие несовершенств – и несовершенства моментально находились. Я стал всерьез опасаться, что моим научным работам успеха не видать. Я даже подумывал о том, чтобы бросить учебу. В конечном итоге, боясь критики в свой адрес, я просто замолчал и стал слушать. Так продолжалось два года.

Я слушал, и в конце концов это многому меня научило. Ибо я усвоил, что повсеместное сомнение и критика не имели своей целью никого оскорбить. Они служили важной частью науки, поскольку использовались как своего рода контроль качества и помогали выявить ошибки и заблуждения исследователя. Как работа над скульптурой, которую Микеланджело видел как отсекание лишнего мрамора и извлечение скрытой в камне статуи, критический анализ научных идей и экспериментов нацелен на устранение ошибок и, следовательно, отыскание ядра истины в любой новой идее. Как только я это понял и нарастил себе достаточно толстую шкуру, способную выдержать неизбежные нападки, я начал получать удовольствие от науки. Ибо если вы способны выдержать критику и сомнения – а не всем это дано, – то занятия наукой радуют как ничто другое: вы получаете шанс первым узнать о Вселенной что-то новое.

В работе над этой книгой я много размышлял о взаимоотношениях науки и религии. До этого я по-настоящему не задумывался о том, что такое «наука», хотя и занимался ею более трех десятков лет. Большинство ученых не получают формального образования в области «научного метода», разве что зазубривают по учебнику неверную формулу «сделать гипотезу – проверить ее – и принять». Буквально и фигурально выражаясь, я учился науке «на ходу», просто наблюдая, как это делают другие. Но освоить что-нибудь и дать этому определение – разные вещи. Мало того, только написав эту книгу, я осознал, что мой взгляд на науку сводился к представлению о методе: это некий процесс (причем, на мой взгляд, единственный), который доказал свою полезность и помогает нам понять, что истинно во Вселенной. Несмотря на то что я никогда намеренно не размышлял над этими вопросами, моя подготовка как ученого привела к тому, что я неосознанно усвоил научные методы.