Читать книгу "Оборона Порт-Артура - Андрей Гущин"

Канонизированный государством, публицистикой, прессой и историографией образ генерала Р.И. Кондратенко подвергался критике на страницах воспоминаний участников борьбы за крепость Порт-Артур. Но уже в 1905 г., вскоре после окончания войны, прах Романа Исидоровича Кондратенко был перевезен в Санкт-Петербург и торжественно захоронен в Александро-Невской лавре, средства на сооружение часовни на могиле Кондратенко были отпущены по высочайшему повелению. В честь генерала был установлен обелиск в Николаевском инженерном училище. Именем Кондратенко были сразу названы корабль Балтийского флота и 25-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, который после войны дислоцировался в Иркутске. На карте Владивостока появился полуостров Кондратенко.

Было бы несправедливым упущением считать, что только порт-артурцы оценивали боевые действия на Квантунском полуострове как подвиг. Так, в краткой полковой истории воевавшего в Маньчжурии 140-го пехотного Зарайского полка события осады крепости оцениваются как пример мужества и доблести: «20 декабря 1904 г., как известно, пал осажденный японцами Порт-Артур. Храбрые защитники его 8 месяцев отбивали 100-тысячную враждебную армию, но силы их иссякли: и для героев есть невозможное». Анализ мемуарного наследия воевавших в составе маньчжурских армий русских офицеров указывает на то, что падение Порт-Артура воспринималось ими как явление, объясняющееся объективными законами военного искусства. На страницах самого авторитетного военного периодического издания того времени, «Русского инвалида», всерьез ставился вопрос о замене в публикациях, посвященных обороне Порт-Артура, термина «сдача» более адекватным, по мнению профессиональных военных, термином «падение».

§1.

К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ: ИСТОРИОГРАФИЯ ОБОРОНЫ ПОРТ-АРТУРА

Дореволюционные историки были ограничены жесткими рамками судебных решений дела о сдаче крепости Порт-Артур. Поэтому обвинительный акт громкого процесса о сдаче Порт-Артура не позволил им непредвзято относиться к оценке вклада в оборону крепости A.M. Стесселя, А.В. Фока, К.Н. Смирнова и др. Уже тогда была выработана определенная схема описания событий обороны крепости. Основу этой схемы составляет концепция преждевременной сдачи крепости Порт-Артур японским войскам. Виновными в этой преждевременной сдаче были определены генерал A.M. Стессель и генерал А.В. Фок. Причем цепь логических выводов и рассуждений о стратегической значимости Порт-Артура и его преждевременной сдачи врагу заканчивалась поражением русских войск в ходе Мукденской битвы. Гипертрофированное представление о значении крепости Порт-Артур объяснялось во многом желанием сравнить оборону Севастополя в Крымскую войну с обороной крепости Порт-Артур в Русско-японскую. Описание обороны Порт-Артура в представлениях дореволюционных историков предлагало два основных способа подачи и изложения материала.

1) Вследствие гибели талантливого начальника сухопутной обороны крепости Р.И. Кондратенко оборону Порт-Артура возглавили не очень талантливые генералы (А.В. Фок и A.M. Стессель), чьи профессиональные навыки, продемонстрированные в ходе оборонительных операций, позволяли исследователям заявить об их якобы полной некомпетентности в вопросах обороны крепостей. Собственно, это и послужило основной причиной преждевременной сдачи крепости Порт-Артур. В этом варианте описания обороны Порт-Артура генералу К.Н. Смирнову отводится роль одаренного, но нерешительного генерала, после гибели Р.И. Кондратенко потерявшего возможность влиять на принятие решений. Конфликт среди порт-артурских военачальников реконструируется как конфликт способного и неспособных генералов.

2) Отправной точкой второго варианта, так же как и первого, являлась внезапная гибель генерала-патриота Р.И. Кондратенко, развязавшая руки предателям в лице генералов А.В. Фока и А.М. Стесселя. Конфликтные взаимоотношения в рамках данной вариации не что иное, как борьба верного чувству долга генерала ( К.Н. Смирнов) и генералов-предателей (А.В. Фок, А.М. Стессель). Мотив предательства сторонники данной интерпретации взаимоотношений высших офицеров крепости не приводят, ссылки на источники, подтверждающие факт измены со стороны А.В. Фока и A.M. Стесселя, отсутствуют. Но описание измены руководства крепости в лице генералов A.M. Стесселя и А.В. Фока закрепилось в работах в качестве универсальной аксиомы. Такой подход также характеризовало полное пренебрежение контекстом изучаемого события. В.А. Апушкин считал, что «решение Стесселя сдаться явилось полною неожиданностью» для защищавшихся и для атакующих. Приведем еще одну очень характерную цитату из работы преподавателя военной истории и тактики Киевского военного училища В.А. Черемисова: «Вопрос о том, могла или не могла крепость держаться долее с этими средствами, бесполезен: для всякого военного, считающего себя достойным носить мундир своей армии, решение могло быть только одно — обороняться до последнего сухаря и до последней капли крови». Систематическим анализом воспоминаний самих участников обороны исследователи не занимались, но при этом позволяли себе высказывания от их лица.

В советский период обе интерпретации были объединены. Историки в контексте изучения «поражения царизма» предлагали читателю, подготовленному официальной пропагандой, образ бездарных военачальников либо поднимали на щит лозунг измены Родине со стороны сухопутных начальников (кроме генерала Р.И. Кондратенко). Причем мотив измены со стороны «царских сатрапов», как, впрочем, и источник, послуживший основой для подобной оценки, нельзя найти ни в одной научной работе по Русско-японской войне 1904-1905 гг., вышедшей в СССР.[12] Зато в литературном произведении А.Н. Степанова указывается на прямой подкуп как на причину сдачи крепости Порт-Артур: «Господин Шубин, ставший майором Тодзима, вел деловой разговор с Фоком, который, как всегда, ничего не пил, кроме воды. Попросив разрешения встать, они отправились в кабинет. “Имею честь передать вашему превосходительству чек на обусловленную сумму на японский банк. На нем вы увидите подпись самого принца Коноэ, члена нашей божественной императорской фамилии”, — протянул он листок, исписанный иероглифами. “Хотя бы небольшой аванс наличными”, — попросил генерал (генерал-лейтенант Фок. — А.Г.). “В счет аванса мы засчитали те золотые вещи, которые хранились в Артуре после китайского похода и которые сейчас упакованы вместе с вещами генерала Стесселя”, — бесстрастно ответил японец». Для формирования «коллективного» представления о событиях и персонажах литературное произведение, визуальные образы, созданные художниками и пр., имеют гораздо большее значение, чем научные труды. И более того, влияют и на сами научные труды в той или иной степени. Под влиянием скульптурной композиции в память о подвиге миноносца «Стерегущий» во время Русско-японской войны, изображающей открытие клапанов затопления уцелевшими матросами, в серьезные труды по военно-морской истории попадет соответствующее описание изобретенного подвига. И только потом историки флота осознают, что на миноносце той модели клапаны затопления не были предусмотрены конструкцией.

Отметим, что тема предателей и шпионов была очень острой в 1930-е гг. в СССР. Впервые в работе А. Вотинова появился целый раздел, посвященный проблеме предательства в Русско-японскую войну. Автор не приводил аргументов или источников, подтверждавших измену со стороны генералов, участников войны. Но тем не менее маркер «царский генерал — обязательно предатель» прочно вошел в построения большинства советских военных историков, писавших об этой войне. Постепенно генералы А.В. Фок и А.М. Стессель на страницах работ советских историков оказались не просто предателями, они был еще и плохо образованы, обучены, трусливы. Единственное исключение в осажденном Порт-Артуре, по мнению советских исследователей, составляли генерал Р.И. Кондратенко и его верные помощники: генералы В.Ф. Белый и В.Н. Гор-батовский. Основным источником для таких выводов у советских историков служили воспоминания английского корреспондента «Daily Mail» Б.В. Норригарда, находившегося при 3-й японской армии генерала Ноги. На наш взгляд, мнение журналиста, который находился вне русского гарнизона, не могло отражать объективно боевых заслуг того или иного русского генерала. Итак, продолжительность обороны крепости связывалась с продолжительностью жизни одного лица — генерала Р.И. Кондратенко. Генерал Кондратенко был вписан в народную память советскими историками и публицистами как герой по целому ряду причин. С одной стороны, Кондратенко объективно был одним из немногих способных генералов, внесших заметный вклад в оборону крепости (но далеко не самым выдающимся). С другой стороны, в советское время саперы и военные инженеры — а генерал Кондратенко закончил в свое время Николаевскую инженерную академию — воспринимались как наиболее передовые проводники большевистских идей в вооруженных силах после «гордости и красы революции» — военных моряков. Якобы именно поэтому, по мнению советских военных историков, «инженерные войска, укомплектованные главным образом из слоев промышленного пролетариата, шли в авангарде революционного движения в армии…». Объективно немалое число военных инженеров из бывших царских офицеров приняло сторону большевиков, например, известный в связи с событиями Великой Отечественной войны генерал-лейтенант Советской армии Д.М. Карбышев, он же военный инженер, подполковник старой русской армии. Для «великого» казачьего генерала П.И. Мищенко в советском пантеоне памяти места уже не нашлось, ибо в отличие от военных инженеров казачьи войска традиционно использовались в дореволюционной России для усмирения внутренних беспорядков. Но мифу о «Варяге» повезло больше, чем мифу о взятии П.И. Мищенко станции Инкоу. Часть матросов с «Варяга» участвовала в беспорядках на броненосце «Потемкин», а офицеры приняли советскую власть и занимали важные посты. Так, Е.А. Беренс, бывший штурманский офицер крейсера «Варяг», получил первоначально должность морского атташе Рабоче-Крестьянского Красного Флота в Англии, а потом стал первым советским начальником Морского генерального штаба. Старший артиллерист крейсера «Варяг» С.В. Зарубаев с 1919 г. служил инспектором в Высшей военно-морской инспекции и т. д. Поэтому подвиг экипажа крейсера «Варяг» в советское время получил, образно выражаясь, «второе дыхание», обрел новую жизнь на страницах исследований по истории Русско-японской войны.