Читать книгу "Я никогда и нигде не умру. Дневник 1941-1943 г - Этти Хиллесум"

26 августа [1941], вторник, вечер. Во мне есть очень глубокий колодец. А в нем — Бог. Иногда я могу добраться до него. Но бывает, что колодец забит камнями, щебнем, и тогда моего погребенного Бога нужно откапывать.

Я представляю себе людей, которые, молясь, возводят глаза к небу. Они ищут Бога вне себя. И есть другие, они опускают голову, прячут ее в ладонях. Эти люди ищут Бога внутри себя.

4 сентября [1941], четверг, 10.30 вечера. Жизнь состоит из историй, желающих моего пересказа. Ну и бред. В общем-то, я этого не знаю. Просто я опять несчастна. И ужасно хорошо представляю себе людей, впадающих в пьянство или готовых лечь в постель с совершенно чужим человеком. Но это не для меня. Я должна пройти через все с ясной, трезвой головой. И одна. Хорошо, что его сегодня вечером не было дома. А то бы я снова побежала. Помоги же мне, я так несчастна, я погибаю. А от других требую, чтобы они со своим хламом справлялись в одиночку. Вслушиваться в себя. Да, именно так. И тогда, забившись в дальнем углу комнаты, я села на пол и низко опустила голову. И так, совсем тихо, сосредоточенно сидела в покорном ожидании новых сил. Но мое сердце было словно засорено, через него ничего не текло, все каналы были забиты илом, а мозг зажат в жестких тисках. Так, съежившись, я сидела и ждала, ждала до тех пор, пока что-то не начало таять, пока не заструилось…

Чтение всех писем его подруги оказалось для меня слишком тяжелым грузом. Я бы хотела быть совсем простой, как, например, луна сегодня вечером, или как луг. Да, я воспринимаю себя слишком серьезно. В такой день, как сегодня, мне кажется, что никто не страдает так тяжело, как я. Моя душа, или назовите это по-другому, испытывает боль, сравнимую с болью тела, до которого невозможно дотронуться даже кончиком пальца. Малейшее впечатление причиняет страдание. Душа без оболочки. По-моему, что-то похожее однажды писала г-жа Ромейн о Карри ван Брюгген[20]. Как бы мне хотелось далеко-далеко уехать и каждый день видеть других, неизвестных мне людей. Порой мне кажется, будто те немногие люди, с которыми я сильно связана, загораживают мне вид. Вид на что? Этти, ты негодяйка, у тебя нет ни стыда, ни совести. Ты бы прекрасно смогла сама проанализировать и объяснить свои мрачные настроения, сопровождаемые сильной головной болью. Но нет, на это нет желания, для этого ты слишком ленива. Господи, помоги мне стать смиреннее.

Разве я так уж сильно занята? Я хочу познать этот век, познать снаружи, изнутри. Каждый день ощупываю его, провожу кончиками пальцев вдоль контуров времени. Или это всего лишь мой вымысел?

Потом я снова погружаюсь в реальную жизнь, сталкиваясь со всем, что встречается на моем пути. Оттого временами такое горькое чувство. Оно возникает, когда я изо всех сил, до шишек и ссадин, сражаюсь с тем, что меня окружает. Но это все в моем воображении. Будто я нахожусь в адовом чистилище и во что-то перековываюсь. Во что? Это во всех отношениях нечто пассивное, и не надо этому противиться. Но следом всегда чувство, будто все проблемы, в особенности этого времени, и вообще проблемы всего человечества должны быть до конца решены именно в моей маленькой голове. И это уже активное. Ладно, худшее снова миновало. Я, шатаясь, как одуревший пьяница, плелась вдоль Городского катка и говорила вечной луне всякие безумные вещи. Луна ведь тоже не вчера родилась. Таких типов, как я, она повидала немало, и вообще, такого насмотрелась. Ну да, мне суждена тяжелая жизнь. Временами нет на нее больше ни сил, ни желания, потому что заранее знаю, как все будет. И приходит такая усталость, что кажется, вовсе необязательно все это пережить еще и в действительности. Однако жизнь каждый раз берет верх, и мне все снова видится «интересным», увлекательным, я отважна и полна идей. Нужно, как он говорит, «давать себе передышки». Но я, пожалуй, глубоко застряла посреди такой «передышки». А теперь — спокойной ночи.

Вот еще что пришло на ум. Возможно, я себя действительно слишком «серьезно воспринимаю», но мне хотелось бы, чтобы и другие тоже меня воспринимали «серьезно». Например, S. Мне хотелось бы, чтобы он знал, как сильно я страдаю, но в то же время я это от него скрываю. Имеет ли это что-то общее с тем противостоянием, которое я так часто испытываю по отношению к нему?

Пятница [5 сентября 1941], 9 часов утра. Чувствую себя как выздоравливающий после тяжелой болезни человек. Еще немного кружится голова, и слабость в ногах. Вчера мне было очень плохо. Думаю, что внутренне живу недостаточно просто, чересчур растрачиваю себя в «необузданности чувств», в вакханалиях духа. Наверное, излишне идентифицирую себя со всем, что читаю и изучаю. Так, например, кто-то вроде Достоевского все еще может подкосить меня. Действительно надо стать проще. Больше отдаваться жизни, не хотеть мгновенных результатов. Теперь мне известно мое лекарство. Необходимо только сесть в углу на корточки и, собравшись в клубок, вслушаться в себя. Ведь одними мыслями я недалеко продвигаюсь. Это прекрасное, достойное занятие для учебы, но из тяжелого душевного состояния, только думая, себя не «вытащить». К этому надо подходить иначе. Нужна пассивность, нужно, прислушиваясь к себе, находить контакт с маленьким кусочком вечности.

Правда, стать бы проще, менее заносчивой, и в работе тоже. Когда я перевожу простой русский текст, в глубине моей души возникает вся Россия, и я считаю, что должна написать по меньшей мере такую книгу, как «Братья Карамазовы». С одной стороны, я предъявляю к себе очень высокие требования, и в истинно вдохновенные моменты чувствую себя способной на многие вещи, но вдохновение надолго не задерживается. В обычное время становится вдруг страшно, что ничего из того, что чувствую в себе в «возвышенные» мгновения, не осуществится. Но почему обязательно нужно что-то осуществлять? Я должна только жить и пытаться быть человеком. Не всем можно овладеть с помощью разума, кое-где нужно давать возможность пробиваться источникам чувств, интуиции. Мне известно, что в знании — сила, и, может быть, именно поэтому, из честолюбия, я стремлюсь к нему. Как там оно на самом деле? Господи, дай мне лучше вместо знаний мудрость. Или еще лучше — только знание, ведущее к мудрости. Такого человека, как я, не сделает счастливым знание, олицетворяющее силу. Немного покоя, мудрости и много милосердия. Когда я это в себе чувствую, мне хорошо. Поэтому и была так задета, когда эта изысканная г-жа Фри Хейл, скульптор, сказала S., что будь у меня в придачу дикий конь, на котором я бы мчалась через степь, — выглядела бы как татарка. Человек не много знает о самом себе. В одном письме к S. Герта[21] написала: «Вчера ты возложил на меня свои руки».

Вообще-то для меня нет реальности, и я не совершаю никаких подвигов, потому что не понимаю их важности и значения. Одна строчка Рильке для меня реальнее переезда на новую квартиру или чего-то в этом роде. Пожалуй, я всю свою жизнь просижу за письменным столом. И все-таки не думаю, что я — размечтавшаяся дура. Меня чрезвычайно интересует действительность, но только за письменным столом, едва ли для того, чтобы в ней жить и действовать. А чтобы постичь людей, их идеи, надо хорошо знать существующий мир, знать фон, на котором все развивается.