Читать книгу "Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт"

В Германии двадцатых годов разводы случались крайне редко, несмотря на расцвет декадентства в ночных клубах Берлина между двумя войнами. Но упадничество распространялось на очень ограниченные круги. Незыблемость брака, широко проповедуемая церковью и государством, считалась настолько естественной, а его преждевременный разрыв — таким позором, что моя мать всю жизнь стыдилась развода родителей. Мне было за пятьдесят, и я уже почти тридцать лет как развелась, когда она рассказала мне об этом. И для нее это было ужасное, унизительное признание. Впервые я поняла, почему она так жестоко делала различия между своими родителями, боготворя отважную, чувствительную мать и зачастую пренебрегая отцом. Она так никогда и не простила ему, что он покинул ее, когда она была наиболее впечатлительна и беззащитна. Если параллель верна, то Ева тоже так и не простила своего отца.

О том, как сказались такие потрясения на трех девочках, можно только гадать. Но тот факт, что это вообще произошло, да еще в то время, когда развод и раздельное проживание супругов категорически осуждались в обществе, говорит о том, что что-то очень и очень не заладилось между мужем и женой. На протяжении восьмидесяти лет инцидент был глубоко погребен, пока Гертрауд, изучая историю семьи, не наткнулась на документы в мюнхенском архиве — к несказанному своему изумлению. Она ни разу в жизни не слышала ни о чем подобном. Что на самом деле кроется за этой запутанной цепочкой событий, остается загадкой, но в 1922 году супруги Браун снова стали жить вместе в апартаментах на Изабеллаштрассе. Они официально воссоединились (возможно, даже заново заключили гражданский брак) 16 ноября 1922 года. После этого Фритц и Фанни Браун оставались мужем и женой в течение сорока лет и, видимо, жили в относительном согласии.

Зимой в Мюнхене, когда температура опускалась ниже нуля, семья Браун каталась на коньках на городских катках, выписывая круги в ярком свете фонарей. Ева была отличной фигуристкой — на фотографиях она уверенно скользит на одной ноге, высоко подняв другую. Фанни Браун в отрочестве была чемпионкой по лыжам, и семья иногда ездила кататься в Баварские Альпы. По выходным, когда девочки достаточно подросли, они все вместе ходили на оперетты или в кино. Отсюда страсть Евы к китчу в искусстве — романтической музыке, сентиментальным и приключенческим фильмам. У них дома стояло пианино, и Ева брала уроки музыки. Наверное, они ей нравились, иначе не продлились бы долго. У Фанни был красивый певческий голос. Сестрички Браун, как и девочки Шрёдер (моя мама и ее сестры), принадлежали чуть ли не к последнему поколению людей, собиравшихся вокруг инструмента, чтобы попеть для собственного удовольствия. Сегодня нас по пятам преследует электронный звук. Нам даже представить себе трудно, насколько часто и много люди пели в прежние времена, сами того не замечая. Работая и гуляя, в компании друзей и детей, женщины пели так же естественно, как говорили. Заводной граммофон оказывал значительное культурное влияние, и благодаря огромному количеству пластинок (78 оборотов в минуту) и музыкальных изданий все знали наизусть тексты популярных шлягеров и даже арий, особенно опереточных.

Еву и мою мать Диту учили читать молитвы, уважать и слушаться своих родителей, учителей, да и любого взрослого человека. В двадцатых годах правила в семье устанавливали взрослые, исходя при этом из соображений собственного комфорта. Если родители не могли позволить себе прислугу, то девочки должны были помогать на кухне и в прочих повседневных хозяйственных делах. Мальчиков это, разумеется, не касалось — с детьми разных полов обращались очень по-разному. Сыновей воспитывали мужественными, смелыми, немногословными, прилежными учениками и галантными кавалерами. «Мужественным» считалось не проявлять эмоций, и если материнские объятия время от времени допускались, то отца молодые люди никогда не целовали. Они ограничивались рукопожатием или, если состояли на военной службе, отдавали честь. Девочки же должны были быть ласковыми, глуповатыми и легковозбудимыми, бояться мышей, пауков, насекомых. Тщеславие поощрялось: многие родители придерживались мнения, что женщине полезнее быть красивой, чем умной.

Целомудрие между полами соблюдалось строжайшим образом. Гигиена почиталась превыше всего, но, хотя вся семья пользовалась одной ванной комнатой, дети никогда не видели родителей без одежды, а мальчики и девочки не мылись вместе. Культ здорового духа в сильном и невинном теле достиг апогея. Мальчикам и девочкам внушалась необходимость активных занятий физкультурой дома и в школе, желательно на открытом воздухе, еще лучше в холоде. Люди спали с открытыми окнами даже в морозные ночи. Моя мать еще помнит, как каждое утро должна была выскакивать из постели, широко разводить руки и наполнять легкие свежим воздухом. «Tief atmen! — командовал ее отец. — Дыши глубоко!» «Tief atmen, zwölf mal… eins, zwei, drei… langsam, Schatzchen… vier, funf, seeks…»[4]. Тридцать лет спустя она заставляла меня делать то же самое — так глубоко укоренилась привычка.

В 1925 году, когда Еве было тринадцать и семья воссоединилась, Брауны переехали в более просторную квартиру неподалеку от прежней, в районе Швабинг-Вест. Она располагалась на четвертом этаже многоквартирного дома в нескольких кварталах от торгового центра Мюнхена. В двадцатые годы адрес «Гогенцоллернштрассе, 93/III» считался весьма престижным, пусть и с некоторым оттенком богемности. На рубеже веков, особенно в период ар-деко, Швабинг славился поколением беспечной авангардной молодежи — художников, поэтов, джазовых музыкантов, безудержно предающихся свободному искусству, стихоплетству, танцам и любви. Район, прежде застроенный изысканными зданиями в стиле модерн, сровняли с землей бомбы союзников, и теперь его по большей части заполонили скучные современные постройки. Однако квартира семьи Браун уцелела. Нанесенные бомбами повреждения военного времени были устранены, и апартаменты снова составляют часть ухоженного, симпатичного дома. Их окна выходят на Гогенцоллернплатц, приятный скверик с деревьями и детскими качелями. На первом этаже теперь находится аптека Spitzweg-Apotheke (во времена Евы там была пекарня).

В 1924 году, после четырех лет обучения в «народной школе», двенадцатилетнюю Еву Браун отправили в женский католический лицей в Мюнхене на улице Тенгштрассе, совсем недалеко от дома. Это казалось необычно в то время — только одна девочка из двадцати пяти посещала среднюю школу, где преподавались науки, а не ведение домашнего хозяйства. И только девять процентов из них ходили в лицей, открывающий дорогу к высшему образованию. Решение родителей отражало как либеральное воспитание матери (все девочки готовились к освоению профессии), так и склонность преподавателя Фритца ценить выгоды хорошего образования. Новая школа подходила Еве. Здесь, в отличие от мрачной монастырской школы в Байльнгрисе, она находилась в центре внимания. В лицее царила веселая атмосфера свободомыслия, учителя придерживались широких взглядов и были высокого мнения о Еве. Живая, общительная, любопытная и сообразительная, она определенно обладала качествами лидера и была способной, успевающей ученицей.