Читать книгу "Коала - Лукас Бэрфус"

Потому что кругом война.

А все из-за коммунистов.

Это они угоняют самолеты, похищают в багажниках знаменитых промышленников, вешают им таблички на грудь и расстреливают, как собак.

Считалось, что война «холодная», но здесь, у них в городишке, не больно-то она холодная. Очень даже ощутимая, явно и зримо.

Танки нескончаемыми колоннами прут через город. На полигон прут, откуда доносится стрекот пулеметов и уханье гаубиц. А вечерами в кабаках от солдатни не протолкнешься.

Надо быть во всеоружии, так все говорили.

Не то русские нажмут красную кнопку, и тогда всем крышка.

Потому как следующая война будет последней, это любому ясно. И людям вообще верить нельзя, кто уповает на силу добра, просто дурак. Каждый чего-то хочет, и лучше сегодня, чем завтра. Тут его осенило, что в этом, быть может, корень всех бед — в рвении. В школе им внушают, что рвение — главная доблесть, хочешь чего-то в жизни достичь — старайся. Но если другие захотят того же, придется соперничать с ними, вступать в борьбу? Кто не борется, тот не побеждает, но это ведь значит, что без побежденных никак не обойтись. А он по себе знает, что побежденный чувствует, — лютую ненависть, жажду мести. Выходит, каждой победой ты наживаешь себе врага.

Зато вот его зверь существует, ни к чему не стремясь. Даже не двигается почти, целый день полеживает на ветвях, никому не причиняя вреда. И, похоже, горя не знает. И не сказать, что нелюбим. Напротив, всем нравится, врагов у него нет, и трудно найти существо, пользующееся большей симпатией. Вот и он, если будет жить так же, уклоняясь от любого спора, без амбиций, довольствуясь только своим деревом, питаясь только тем, что перед носом висит, беря только то, что само в руки идет, — кому он этим помешает? На такого никто не осерчает, не затаит зла, и завидовать не будут, ведь он ни с кем не соперничал, ни у кого ничего не отнял. Ни для кого не представляя опасности, он будет жить сам по себе, пусть на отшибе, пусть более одиноко, чем другие, довольствуясь малым, меньше других на свете повидав. Но зато в мире и покое. А какой резон требовать от жизни большего? Тотем научит его, как вести такую тихую, мирную жизнь, здесь, в этом городишке, где он останется до конца дней, где и умрет далекой декабрьской ночью, этот мелкий засранец в задристанном захолустье, человек, строивший столь благостные виды на будущее, но не все сумевший предусмотреть, он, мой брат.

Вот имена зверя: каллевин, коолевонг, кобаркола, колах, карбон, коол, буррор, бангару, пукаван, гуридун, бо-ора-бе, сумчатый медведь, коала.

Хотя дольше всего зверь существовал вовсе без имен, двадцать миллионов лет никто его не звал, не кликал, а он уже бродил по первобытным степям, неизвестного вида животное, от которого только и осталась, что челюсть с зубами. Оно уже было на свете, когда континентальные плиты, трясь друг о дружку, пошли трещинами и далеко, на крайнем севере, у великого моря, которое зовется Тетис, от берега поползли в глубь материка глубокие расселины. Древний континент раскололся, от него отделилась материковая глыба, оторвав зверя от сородичей, унося куда-то вдаль, на северо-восток, навстречу теплым ветрам, которые в течение последующих миллионов лет будут овевать новый континент влажным морским дыханием. Под тяжкой благодатью дождей зверь видоизменялся, об эту пору у него мало-помалу укоротилась спина и отпал хвост. Но тут суша раскололась снова, Антарктика поползла на юг и, предоставленная собственной судьбе, там застыла. Вокруг зверя стало прохладнее, суше, дождевые леса сменились акациями и эвкалиптами.

Но зверь, само терпение, приспособился и тут, удовольствовавшись новым кормом, почти вовсе отказавшись от воды, борьбы, суеты и спешки. Улегся в развилке ветвей и покоился в безмятежной дреме сколько-то тысячелетий.

Семь миллиардов раз день сменялся ночью, и все дни были как один день, и все ночи как одна ночь. Никто его не замечал. Ничего от него не хотел. Не жаждал его смерти. Ничего не надо было защищать. Погружаясь в негу тысячелетий, зверь спал и пасся, пасся и спал, приноравливаясь только к росту деревьев, это и была самая подходящая для него скорость, он жил, не ведая забот и помыслов, что и как стоило бы изменить к собственному благу. И не было у него иных желаний, кроме как смотреть со своей ветки в гущу лесов и отдыхать душой. Изредка выпадали ночи, когда он оглашал тьму странным, на два лада, зовом, то ли криком, то ли пением, то ли лаем, который, начинаясь вдохом, переходил в подобие храпа. Его легкие исторгали воздух, и дробный, рассыпчатый звук, перерастая в крещендо, разносился по окружающим просторам, откуда иногда, с какой-нибудь дальней прогалины или с того берега реки, вдруг долетал ответ, и снова наступала тишина, а вместе с ней очередная дрема.

Пока не пришли первые охотники. Далеко-далеко, на другом берегу океана они долго устремляли навстречу прибою свои утлые челны-однодеревки, больше смахивающие на грубо выдолбленные древесные стволы. Из поколения в поколение выходили они в открытое море, гибли в штормах, пропадали на заброшенных островах, умирали от голода и жажды, угодив в стремнину уволакивающего их течения. Однако присущее человеку рвение заставляло пытать счастья снова и снова, пока однажды какой-то смельчак не ощутил под ногами твердь желанной суши.

Ибо сказано: первыми вышли из моря трое братьев, их имена Яхберри, Махмоон и Биррум. Но приплыли они не одни. Они привезли с собой старуху-бабушку, имени которой не помнит никто, и открылся им благодатный край, где в реках несметно рыбы, в небе бессчетно птиц, — только пресной воды почти не было. И вот пошли они все трое воду искать. А старуху на берегу оставили, там, где к берегу пристали. И это последнее, что о ней известно.

Долго бродили Яхберри, Махмоон и Биррум по новой земле, а воды все не было, и когда они, много дней проплутав по глуши, уже чуяли близкую смерть от жажды, один из братьев в ярости вонзил в землю копье. И там, где копье в землю воткнулось, забил вдруг источник, и они напились и привезли из-за моря жен своих. И много колен сменилось, и вода всегда оставалась их первой заботой.

А потом они углядели на дереве зверя. Зверь не пил, ему хватало утренней росы на листьях. Кулины, как называли себя эти люди, только и знали, что воду искать, от одной лунки с водой к другой лунке бегать, и все им было мало, вечно их допекала жажда, вечно они боялись иссохнуть. В отличие от зверя они не умели быть рачительными, от суеты своей они беспрестанно потели, мочились, плевались, напоминая влажную губку в полуденный зной. Без воды они и дня прожить не могли. А кто по опрометчивости слишком далеко от ближайшего источника уходил, тому, чтобы жажду утолить, чтобы за день-два без воды вконец не иссохнуть, только одно и оставалось — напиться кровью добычи.

И так как были они люди, то дивились зверю, который никогда не пьет, и стали завидовать и придумывать разные истории, лишь бы зависть свою утихомирить.

Одна история гласит, что собирали однажды кулины в лесу целительную смолу с акаций. Зверь увидел, и ему тоже смолы захотелось. Хочешь смолы, сам и собирай, возразили охотники. Ответ их привел зверя в ярость, он спустился вниз и украл у них сосуды с водой, и оттащил к себе наверх, на самую верхушку дерева. Когда охотники захотели пить и увидели, что зверь натворил, один из них полез на дерево забрать воду обратно. Но зверь сбросил один из сосудов прямо ему на голову. Несчастный не удержался и рухнул сквозь ветки на землю и убился.