Читать книгу "Илья Муромец. Святой богатырь - Борис Алмазов"

Двое телохранителей Ольги прекрасно помнили этого князя – варяга истинного. Одевался он просто – от дружинника не отличить. Только оружие у него было дорогое. Дорогое, да не украшенное, как у византийцев или у хазар. Вороненая сталь топора на длинной рукояти, меч длинный у пояса, меч короткий у голени да кольчуга крепкая. Не любил он и шапку княжескую, и дорогое корзно. Самой драгоценной вещью его была серьга с двумя жемчужинами в ухе. Не признавал он ни учения книжного, ни бесед нравоучительных. Не любил пиров долгих и гульбищ веселых. Варягам, своим дружинникам, гулеванить не препятствовал, а сам – сторонился. Пьян бывал, но и этого веселия не любил. Не любил с боярами советоваться, с лучшими людьми киевскими думу думали. И киевлян не любил! Немо и неподвижно стояли дружинники нарочитые в покоях княгини, когда выговаривала она сыну, а тот, как всегда криво ухмыльнувшись, слушал ее…

– Святослав! – говорила Хельги. – Не по правде ты живешь! Не по истине!

– Это по чьей же я правде жить должен? По византийской али по хазарской?

– А ты по какой правде жить хочешь? – ответила она как можно спокойнее.

– По своей! Бить буду и византийцев хитростных, и хазар! Они друг друга стоят!

– И в этом вся правда твоя? – стоя перед сыном, сидящим на лавке на поджатой, как у печенега, ноге, спрашивала его княгиня и глядела ему в душу синими молодыми глазами. – Один против всех? Так вот и не твоя это правда, а Свенельдово наущение! Он тебя этому учит! Он тебя и предаст! Как предал Игоря!

– Меня небось не предаст! За мной – сила! Игорь-князь старый был и дружины дельной не имел! А у меня дружина вся – вот где! – Жилистый изрубленный кулак взлетел перед княгиней, и она невольно отшатнулась. – Я князь и никого не слушаю!

– В том и беда! В том и заблуждение твое! Князь, может, менее всех смертных воли своей имеет, но волю подданных своих исполняет!

– Кого? – засмеялся Святослав. – Дружины? Смердов? Варягов? Славян? Кого?

– Всех, кто тебя князем почитает!

– Попробовали бы не почитать! – белозубо оскалился Святослав.

– В глаза-то почитают, а за глаза злословят и проклинают! Ты чужой отчины ищешь, а свою не блюдешь!

– Не вы ли, – закричал Святослав, – попов в Киев понавезли! Шепчутся за моей спиной, как раки в корзине шуршат! Ужо! Сделаю я их из черных – красными! Как раков, заживо сварю. – Князь вскочил, исходя гневом. – Небось, когда Хазарию сокрушил и город Итиль взял, все меня славили, а теперь за спиной шепчетесь! Погодите, узнаете вы гнев мой!

– На кого тебе, неразумному, гневаться? – грозно сказала мать. – Пока ты землю родную от злодеев-хазар оборонял и жег гнездо их сатанинское, на работорговле разжившееся, весь мир поднебесный за тебя Бога молил! А как пошел ты в державу дальнюю на Дунай, как бросил ты город свой, и княжество, и людей своих, – от кого ты ждешь подданства?.. Киев крещен, народ милосердия жаждет, а ты в язычестве закоснел! Ты жертвы людские сатане приносишь!

– Это вы бога себе выдумали, на дереве распятого! Нищего! Немощного! Вы что? С сим убогим державу сотворить думаете? Бог грозен бысть должен! Гнева его трепетать должны народы! А вы все плачете! А того ты, мать, не понимаешь, что каждый, кто крест на шею навесил, слуга не княжеский! Кто попу грехи свои понес, тот лазутчик византийский! Они хуже хазар-иудеев! Вы из-под одной дани вылезли, а в другую дань скачете!

– Господь нас спасет и державу созиждет! Господь заповедал: «Блаженны кроткие, ибо они наследят землю…» Кроткие, а не воители!

– Старухи болтают, а лодыри да трусы повторяют! – закричал князь. – Я державу новую сотворю! И место ей определю под солнцем! И новую столицу воздвигну посреди владений своих!

– И где же?

– На Дунае!

– Могилу ты себе воздвигнешь! – тихо произнесла княгиня.

И сказано это было так убежденно, что князь сбился с крикливого тона и уже совсем по-другому, но так же недобро сказал:

– И не стой с вороньем своим христианским у меня на дороге! Не сейте за спиною моею крамолы! Всех с пути моего сотру! Али ты не помнишь, что сделал Олег с Аскольдом, когда тот противу него и пращура моего, Рюрика, умыслил?

– Олег был варяг дикий! – сказала Ольга. – А ты – князь! Грызлись они меж собою, Аскольд и Олег, за Киев, как собаки за кость! А тебе Киев – отчина!

– Киев в христианстве вашем сгнил давно! Огнем его чистить надобно! Понавезли чепухи византийской! Скоро в баб все киевляне превратятся! Кого только нет в Киеве! И славяне, и евреи, и печенеги, и византийцы, и хазары, и аланы! Яма выгребная, а не город! И бога привезли, смех сказать, нищего-немощного! Державу сила созиждет! Надобно к варяжской силе возвращаться! С гнилого пути византийского сворачивать! Того дружина хочет, а она мне мать и отец!

– Твоя дружина наполовину христианская! – сказала Ольга.

– В том-то и беда, что зараза ваша прилипчивая! Огнем от нее освобождаться нужно! – Князь резко повернулся и ушел, хлопнув дверью.

Долго стояла посреди горницы старая княгиня. Не шелохнувшись, стояли у дверей дружинники нарочитые – немые, как притолоки.

– Погибель ты себе создал, – услышали они не то шепот, не то вздох старой княгини.

* * *

Не юношами, но мужами сильными пришли двое дружинников, нарочито безымянные (ибо несть у стражника, немо стоящего, имени), на службу к Ольге и, служа ей бестрепетно долгие годы, на службе сей состарились. Сильно их служба переменила. Сопутствуя княгине во всех странствиях заморских и во всех делах киевских, немо стоя за ее спиною, видели они все и понимали много. Может, даже больше, чем бояре думные. Привыкнув к ним за долгие годы, и старая княгиня доверяла им больше, чем боярам да воеводам.

Оба дружинника крестились в Византии, а спустя срок приняли у старцев киево-печорских обет монашеский и службу свою правили теперь, имея на то благословение особое.

После того памятного разговора Святослава с княгиней (которую надобно звать не Ольгой, как произносили славяне варяжское имя «Хельги», а по христианскому имени – Елена, но, страшась козней диавольских, сие имя Божие княгиня таила) и стала она быстро гаснуть. И ее – воительницу победную, княгиню несгибаемую – стала гнуть к земле старость. Все чаще стала она останавливаться на теремных лестницах и переходах – отдыхать, опираясь на посох княжеский. Все меньше стала играть с внуками, да и то сказать – внуки выросли, а до правнуков она еще не дожила… Все длиннее стали ее молитвы. Но Киев, да и вся держава неспокойная – пестрая, разноязыкая и воистая – были в ее воле, хотя и соблюдали покорность Святославу.

Незадолго перед смертью княгиня, сидя в кресле византийском будто на троне малом, вдруг оборотилась к ним – стражам своим многолетним.

– Ухожу я, – сказала она им, коленопреклоненным. – Срок мой близок, и смерть моя при дверях…

Тяжело переводя дыхание, она долго молчала.