Читать книгу "Все началось, когда он умер - Эллина Наумова"

Катя давно решила, что никогда не будет порядочной, в смысле «униженной и оскорбленной». Тем сильнее не нравилось ей поведение Андрея Валерьяновича. Делает из нее кретинку! Чтобы человек с такой записной книжкой давал советы, как достичь полного одиночества, и представлял их патентованными средствами для достижения популярности среди знакомых? Наверное, Катя просто не вписывалась в его компанию, которая осенью съедется в город с курортов. Надо бы побольше разузнать об этих людях и постараться соответствовать. А то морочит ей голову деловыми контактами с Ленусей или Юляшей! Со скромным желанием стать своей в обществе друзей и подруг Андрея Валерьяновича Катя и заснула. Хозяин приютившего ее дома запоздало испытал другое желание, но так и не добудился спорщицу.

Катя Трифонова не расспрашивала Андрея Валерьяновича Голубева о его прошлом, потому что в отношениях с любовником надежно оперлась на свой медсестринский опыт. Другого у нее пока не было. Вот Анна Юльевна Клунина — лучший доктор в поликлинике — предпочитала выслушивать жалобы больного пять минут, затем три минуты пугать его вопросами, подразумевающими краткие однозначные ответы. И для участкового приема это по-божески, потому что некогда разговаривать — очередь в коридоре громадная. За отведенное благодушным терпением доктора время на треп пациент успевал, мимоходом бросив: «Голова болит, кашляю сильно», уведомить медиков о вымирании родных от рака, пожаров и всяческих аварий, о неверных мужьях и женах, неблагодарных детях, крохотной пенсии, маленькой зарплате, начальнике — сволочи последней — и продавщице из молочного отдела в гастрономе возле дома — хамке. Никогда люди не говорили о вкрапленных в их жизнь наслаждениях, ну хоть о ванне горячей с мороза, не упоминали что-нибудь приятное. Так и Катя предоставила Андрею Валерьяновичу право на пять минут. Он им не воспользовался. И уточнять в течение своих трех минут Кате было нечего. Знала бы Анна Юльевна, как медсестра использовала ее экспресс-метод сбора анамнеза! Наверняка, усмехнувшись, отметила бы, что предложение раздеться звучит в двадцатом кабинете все-таки после беседы.

Андрей Валерьянович в первые дни близости воспринимал Катю как идеальную слушательницу. И для начала поведал, как на маевке в шестидесятом году ухитрился трахнуть незакомплексованную деревенскую деваху, сидя у общего костра со стаканом самогона в руке. И как совратила его подростком на печи пришедшая в гости родная тетка. После чего Катя гадливо дала ему пощечину и заявила, что ее такие воспоминания не возбуждают. Андрей Валерьянович сообразил: любой эпизод из его жизни может девушке не понравиться. Дожил! Это юное циничное создание может плюнуть ему в глаза за выстраданное или одарившее ликованием. И он позволил ей думать про него все что угодно. Поэтому и жили оба настоящим. А вскоре стали уважать друг друга за сдержанность. Ибо избежали хотя бы проблем, вызванных откровенностью — этой единственной плодовитой дочерью доверчивости.

Андрей Валерьянович почти привык к умолчаниям. И вдруг однажды Катя, кивнув на его записную книжку и презрев вступление, спросила:

— Антипов — это кто?

Увлекательные вечера у них наступили. Голубое небо посерело и провисло, будто сглазили его за лето миллионы придирчивых взглядов. Уже постоянно предлагали друг другу почаевничать. И не тянуло к траве и деревьям. Зато хотелось купаться так, как хочется только весной и осенью, когда еще рано или уже поздно. Андрей Валерьянович как раз дорассказывал до Каменщикова Антона.

Этот Антон, связанный с Андреем Валерьяновичем, разумеется, делами, ехал себе несколько лет назад в машине по городу. В какой? В иномарке, он же не самоубийца, отечественному автопрому не доверяет. А знакомая журналистка Андрея Валерьяновича (на букву Ш, до нее еще не добрались в кратком курсе мифологии) брела по улице и плакала. Завтра надо было представить статью в многотиражную газету. Как она добивалась этого шанса, сколько вытерпела! Статья была написана от руки, ибо портативная машинка сломалась, а на компьютер журналистка еще не заработала. Вообще-то ей раньше везло. Вот, дотянув до последнего в мечтаниях о чуде с доставкой на дом, она и пошагала в итоге по друзьям, тоже пишущим, до невозможности щедрым, душевным и современно оснащенным, одолжить на ночь электронное средство.

И тут удача вильнула хвостом. Кто-то сам работал и собирался предаваться этому сладостному занятию до рассвета; кто-то невесть где развлекался, оставив изнервничавшихся собак хрипло лаять за запертыми дверьми; кто-то валялся пьяным, и родня не желала расставаться с единственной ценной вещью в доме, благословляя в кои-то веки свинство хозяина. Она готова была набрать свой текст и в гостях, но никто не пригласил, у всех в квартирах было перенаселение. Несколько часов поиска немало открыли девушке о приятелях, но закрыли траурным шлагбаумом путь к славной карьере. Она была не настолько юна, чтобы притащить в редакцию рукопись в буквальном смысле этого слова. Тогда возле ее дома и остановилась иномарка, как во сне.

Впрочем, не снилось журналистке такое. Безликий атлетичный мужчина, бывало, заезжал в ее грезы. Но щуплый рыжий парень с напрочь сожранными безжалостным кариесом передними зубами — никогда. Но именно этот неприятный с виду тип и заинтересовался причиной ее нескрываемых слез. Пуганая журналистка благоразумно попыталась миновать преграду в виде машины. Но по причине плохого зрения и излишков влаги в глазницах девушка, осуществляя обход лакированной дверцы на безопасном, как ей чудилось, расстоянии, наткнулась на нее, проклятую, взвыла от боли и остановилась. Потом с мыслью: «Хуже уже не будет» — плюхнулась на манящее и нормальных, и сумасшедших сиденье, на котором пылко живописала приключившуюся с ней беду. И не только. Что-то неясное даже ей самой она ему втолковывала и без передышки курила его сигареты. Якобы она с младенчества отдавала людям последнее с чувством незамутненного доверия к себе, ну, не могла иначе. А узнав из Библии, что к этому надо неустанно стремиться, преодолевая то, чего в ней не было, начала страдать. Отдавала по-прежнему, но все ей мнилось, будто теперь она пытается заслужить этим какие-то небесные милости. Она опустилась до счета достойных поступков… Эх, да что говорить, не было в жизни счастья.

Когда она решилась преодолеть уютное притяжение машины, некрасивый мужчина взял ее за основательно искусанный в его шикарной исповедальне локоть:

— Можно я вас осчастливлю?

— Нельзя, иначе я свихнусь, — честно ответила она, ибо богатый любовник и батрачество на цепкую журналистику сочетаются лишь в больном воображении.

— Я все-таки попробую, — неуверенно сказал он. Потом окреп голосом до безумных женских надежд: — На заднем сиденье — две пишущие машинки Olivetti для моего офиса. Одну возьмите. Сейчас компьютерами оснащаемся, это добро подешевело в разы, и я не удержался, взял. Пусть девочки учатся печатать.

Позже журналистка измученной душой не кривила: она хотела, чтобы он предложил ей секс. Хотела забыть о статье навсегда. Редактор представлялся монстром. Друзья, приклеившиеся к своим компьютерам, — упырями. Кроме того, ей вдруг показалось невозможным перепечатать рукопись за несколько часов. Как он вытолкал ее из средства передвижения, как сунул в руки нетяжелую коробку, она не помнила. Долго совсем ничего не помнила. Очнулась по примеру всех баловней судьбы, никогда, впрочем, не оставляющих действенных забот о здоровье, внешности и карьере, со своей родной уже газетой в руках и желанием потратить гонорар на дурацкое сентиментальное объявление: «Низкий поклон человеку из синей иномарки от женщины из весенней тьмы».