Читать книгу "Свободна от обязательств - Вера Колочкова"

Дома она первым делом сунулась к зеркалу, стала рассматривать свое лицо удивленно и критически. Лицо как лицо, она давно уже к нему привыкла. Кожа тонкая и суховатая, носогубные морщинки уже явно наметились, под глазами легла тень… Еще бы, целую неделю подушку слезами мочила. А что будет дальше?

Грустная мысль вдруг сделала непонятный кульбит и остановилась на месте, заставив растянуться губы в нелепой улыбке. Такой же, как у Блаженной Фауны-Кати. Да, слезы, да, одиночество — этого уже не отменишь. Но ведь и «чашечка кофе» сейчас была! Пусть смешная и почти виртуальная, но была же! А если б она согласилась?

Додумывать эту мысль Марина не стала. Отошла от зеркала, огляделась несколько удивленно, будто впервые обнаружила запустение, царящее в ее доме. Хорошо, что завтра суббота. Надо пораньше встать, навести чистоту. И вообще жить надо. У нее забот полно. Служебных, хозяйственных, материнских, наконец.

Свалившись в постель, она заснула тут же, забыв поплакать. В промежутке между явью и сном успела-таки мелькнуть в голове ленивая мысль, будто шепнул ей кто на ухо тихонько и насмешливо: надо же, какое доброе дело сделал приятный юноша Илья, сам того не ведая.

* * *

Какое хорошее время — субботнее утро. Особенно прелестным оно бывает в тот с момент, когда осознаешь, что проснулся не от насилия посторонних тревожных звуков, а сам по себе, по желанию уставшего за неделю организма. И хочется тянуть и тянуть этот момент как можно дольше, и лежать, не открывая глаз, и строить ленивые планы на утренний душ, на чашку кофе, на спокойный вдумчивый завтрак. Ну и на весь день, естественно, тоже. Хотя нет, неправда. На день лучше всего никаких планов не строить. Лучше прожить его бестолково и беспланово, как бог на душу положит. Вот какие у них с Настей могут быть на этот день планы? Да никаких! Просто жить, просто наслаждаться друг другом, просто плавать в ощущении первого, чистого и вкусного, как свежевыжатый апельсиновый сок, совместного бытия. А может, кофе ей сварить, пока она спит? И в постель подать? А что, это будет очень даже романтично.

Олег откинул одеяло, тихо выскользнул из постели, поискал глазами халат. Вспомнив, что халат так и остался висеть там, в ванной, в прежнем его доме, нахмурился недовольно. Не хотелось ему в это утро вспоминать про дом. Не потому, что было там плохо, а просто не хотелось, и все. Эти воспоминания мешали наслаждаться счастьем. Были мысли о доме вроде кипяченой воды, апельсиновый сок разбавляющей. Невкусно уже. Однако без халата жить неловко, надо будет потом новый купить.

На кухне он немного подрастерялся, долго шуровал по шкафам в поисках турки. Потом, махнув рукой на это занятие, решил было обойтись обычным растворимым кофе, но турка неожиданно нашлась — стояла, миленькая, аккурат на газовой конфорке. Он схватил ее радостно, полез в шкафчик, где только что видел пакет с покупным молотым кофе, но пакет оказался почти пустым. Что ж, придется все же обойтись растворимым кофе.

Пока закипал чайник, он шустро настрогал бутерброды. Хотя шустрость эта обошлась ему дорого — порезал палец. Подумалось, вот Марине он никогда кофе в постель не носил. И не то чтобы чувство вины пришло к нему с этой мыслью, а просто это чувство ниоткуда взялось, вытекло капелькой крови из легкой ранки. А Марина сама в этом виновата — вечно она бежала впереди паровоза. Утром проснешься, а она уж давно на ногах, с завтраком на кухне возится. И никаких тебе перспектив для романтики.

Кое-как расположив на большой тарелке, потому что подноса не нашел, две чашки с кофе и сложные бутерброды с колбасой и сыром, Олег вальяжно двинулся в комнату. Весь в предвкушении. Остановившись на секунду, кинул на руку кухонную салфетку для пущего куражу. И тут же вздрогнул от звонка Настиного мобильника. Черт, как он заверещал не вовремя! Сейчас Настя проснется, и весь романтический флер насмарку пойдет. Ну вот, так и есть…

Настя села на постели, прижала телефон к уху, посмотрела на него круглыми оленьими глазами так, будто Олег со своей тарелкой с Луны свалился.

«Идиот в трусах», — подумал про себя Олег. Да еще и салфетка упала под ноги, и пришлось перешагнуть через нее очень неловко, и кофе выплеснулся из чашек, залив бутерброды.

— Да… Да, бабушка, я слушаю… Что с тобой? Почему у тебя голос такой? Ты плачешь, что ли? — смотря куда-то сквозь Олега, громко и тревожно задавала свои вопросы в трубку Настя.

Здрасте, приехали! Бабушка, значит! Чего это старухе вздумалось с самого утра внучке звонить? Да еще и плакать? Могла бы и попозже…

— Бабушка, говори, что случилось! Как это — не можешь? Тебе плохо, что ли? Говори!

Олег стоял в дверях комнаты, смотрел завороженно, как на глазах бледнеет Настя, как ее маленькая ладошка тянется к горлу, как медленно ее глаза наполняются отчаянием и ужасом.

— Боже, Катька!.. А когда тебе позвонили? Нет, этого не может быть. А это точно ее машина? Да? Бабушка, а Лиза? Лиза где?

Последнюю фразу она выкрикнула уже с истерикой. Олег бросился к Насте со своей тарелкой, засуетился вокруг, не зная, куда ее пристроить. Потом сел рядом, глянул тревожно и преданно, всем своим видом говоря: — «Я здесь, я с тобой, моя девочка».

— Да… Хорошо, я сейчас приеду. Да, бабушка.

Телефон вяло выпал из Настиных рук, и она посмотрела на Олега удивленно. Потом произнесла тихо, будто с трудом примериваясь к горестной новости:

— Представляешь, Катька разбилась. Говорят, машина всмятку, дверь автогеном резали, чтобы ее оттуда достать.

— А Лиза? — осторожно спросил Олег, сам пугаясь своего вопроса. — С Лизой что?

— Катька ее с вечера у моей бабушки оставила. Сказала, утром заберет. Бабушка ей пока не сказала ничего. На лестничную площадку вышла, чтобы мне позвонить. Ой, Олег, как же так? Что теперь будет, Олег?

Жалость к Насте прошлась по сердцу колкими мурашками, и Олег потянулся к любимой, чтобы обнять, прижать к себе, разделить с ней ее горе. Именно ее, Настино, горе. Катьку было жалко, конечно, но она была Катька, всего лишь Настина подруга, и жалость к ней присутствовала, конечно, но была как бы общая, человеческая. Так бывает жаль умершего, например, соседа по лестничной площадке. Встречаешься с ним в лифте, здороваешься отстраненно, ничего о его жизни не знаешь и знать не желаешь. А Настино горе — оно свое, родное. Пусть поплачет в его руках, пусть знает, что он с ней, рядом.

Только Настя в его объятия падать не стала. Вздохнув с яростным стоном, будто с трудом проглотив слезный порыв, она соскочила с постели, начала лихорадочно натягивать на себя одежду. Наблюдая за ней, Олег произнес тоскливо:

— Кофе хоть выпей, Насть. Зря, что ли, я его сюда нес?… И бутерброды…

Настя посмотрела на него так, будто он сказал бестактность, потом произнесла сдавленно:

— Какой кофе, Олег?… Ты что, не понял? Катька умерла. Катьки больше нет. Она мне как сестра была. Даже больше, чем сестра.

Она снова уселась на постель, будто кто толкнул ее сильно в грудь, так и не успев натянуть до конца узенькие джинсы. Лицо исказилось в слезной лихорадке, ладошки взлетели к лицу и впились в него плотно, пытаясь остановить бесполезную, но такую для организма необходимую горестную истерику. Потом замерла на вдохе, потрясла головой, отчего нечесаные прядки волос рассыпались по плечам вялыми перышками.