Читать книгу "Марка страны Гонделупы - Софья Могилевская"

— Могу еще раз! Хотите?

— Вова! — с жаром проговорил Петя. — Ты прямо как писатель!

Но Вовка с достоинством возразил:

— Ну, скажешь! Есть даже которые могут получше.

Но какое дело Пете и Кирилке (Кирилка молча, в немом восхищении таращил на Вовку глаза), какое им было дело до других, когда их собственный друг обнаружил такое неожиданное и поразительное дарование!

— А ведь можно всем вместе петь! — вдруг сообразил Петя и выжидательно посмотрел на товарищей.

— И каждый день! И каждый день! — тоненьким голосочком поддакнул Кирилка.

И тогда Вовка с неожиданным высокомерием заявил:

— Я для того и сочинял, чтобы каждый день… и всем вместе!

У них получилось великолепное трио. Вовка гудел сиплым басом. Пронзительно и громко выкрикивал Петя. А Кирилка пищал, вроде тонкой дудочки-свистульки.

И вот все трое, обнявшись, зашагали по улице, надсаживаясь во все горло:

Жили три друга-товарища. Пой песню, пой!..

При этом они испытывали необыкновенное, неведомое дотоле наслаждение.

Вдруг Петя остановился и замолчал. Повернувшись к Вовке, сказал:

— А ведь есть уже такая песня. Только она про двух товарищей. Там тоже «Пой песню, пой!».

Лицо у Вовки стало обиженным и голос тоже.

— Ну и что же? Ведь у меня про трех… Разве нас двое?

— Трое, трое! — сердито пискнул Кирилка. — Я, ты и он!

— Видишь, трое, а не двое… — холодно, скорее даже надменно, проронил Вовка.

Несколько секунд Петя молчал, упрямо сдвинув брови. Конечно, их было не двое, а трое… Но все-таки… он не сдался:

— А еще есть такое стихотворение: «Жили три друга-товарища в маленьком городе Эн». И там уже про трех…

— Ну и что же? — сердясь, защищался Вовка. — Разве там есть: «Один был храбр и смел душой»? Это я! «Другой умен собой» — это ты! «А третий был их лучший друг» — это про Кирилку. Есть там такое? — наступая на Петю, уже кричал Вовка. — Нет, ты скажи — есть?

— Этого там нет! — твердо сказал Петя.

— Видишь! Значит, это про нас, и я сам все сочинил.

— Давайте лучше петь, — жалобно попросил Кирилка. Он вдруг испугался: неужели его новые друзья сейчас возьмут и рассорятся?

Но Петя и Вовка об этом и не помышляли.

В конце концов, не все ли равно, кто придумал песню, которая так хорошо поется?

И снова три друга, тесно обнявшись, зашагали дальше по заснеженной улице, горланя на весь поселок:

И трое ходили всегда втроем. Пой песню, пой!

Хрупкие белые звездочки падали на них сверху. Может быть, улетая обратно в хмурое ледяное царство, Снежная королева стряхнула их со своего великолепного снежного плаща…

С этого дня мальчики почти не расставались. В школу они ходили вместе, перед занятиями забегая друг за другом. И домой возвращались вместе. И уроки тоже готовили вместе у Пети за большим столом.

Они усаживались в том же порядке, как и в первый раз. Около каждого ставилась чернильница, чтобы удобнее было макать перо. И мама пристраивалась возле, если, конечно, в этот день у нее не было вечернего приема в поликлинике.

Как тихо бывало в эти часы! Просто не верилось, что в комнате трое мальчишек, один из которых горластый крикун по имени Вовка.

Ставни на окнах закрыты. В печке гудит огонь, и от голубых изразцов идет тепло.

У Пети пылают уши.

Вовка пыхтит, надув свои толстые красные щеки. Ему очень жарко. Дома он с удовольствием скинул бы валенки, но здесь как-то неудобно.

Даже у Кирилки выступил нежный румянец. Ему хорошо: рядом два друга.

Только мама кутается в платок: она сидит спиной к окошку, из-под занавесок тянет зимним холодом.

У мальчиков скрипят перья, а около печки пиликает невидимый сверчок.

Его хорошо слышно; но где он?

Петя и мама как-то раз искали его, искали, да так и не нашли. Мама говорит, что они, эти самые сверчки, вроде полевых кузнечиков. Только не зеленые, а черненькие и маленькие…

Но Пете кажется, будто их сверчок — это крошечный человечек, не больше половины мизинца, и будто у него островерхий колпачок и совсем малюсенькая скрипка. На этой скрипочке, не зная усталости, он пиликает и пиликает все вечера…

Вот они сидят — три мальчика: рыженький Кирилка, толстощекий Вовка и аккуратный Петя. Все трое очень стараются: делают уроки к завтрашнему дню.

Петя щурится, любуясь своими красивыми буквами. Он всякий раз, обмакивая перо в чернильницу, стряхивает его, и ни одной кляксы не найти в его тетрадках.

Вовка тоже давно обходится без клякс. Только на первых порах они не давали ему житья. Но буквы у него все еще пляшут, качаются, не желая стоять ровно, как им положено. И с этим очень трудно бороться.

А бедному Кирилке по-прежнему не везет. Тяжелые лиловые капли как-то сами собой скатываются у него с пера, то и дело шлепаясь на строчки с буквами.

Петя вскакивает, видя это, кричит, вне себя от огорчения:

— Шляпа! Шляпа! Чуть было не написал на пятерку… Не может, чтобы без клякс!

Кирилка бледнеет. Ему не так обидно за новую кляксу — одной меньше, одной больше, не все ли равно, когда их так много! Но ему страшно: вдруг такой отличник, как Петя, перестанет с ним дружить… У него испуганно вздрагивают ресницы.

Но Вовка и тут не теряет присутствия духа. Он не из таких! Он тоже вскакивает и, заранее высунув язык, бежит к Кирилке. В один миг он слизывает кляксу с Кирилкиной тетради. Это его специальность. И вместо густой лиловой капли на странице остается едва заметное сиреневое пятнышко.

— Зачем ты это сделал? — сердится мама. — Сколько раз тебе говорили: не смей! Лиловые чернила ядовиты.

Но Вовке это нипочем: ядовиты? А хотя бы и ядовиты! Он все равно не боится…

— Я могу хоть сто штук слизать, хоть двести! — хвастается он.

На всякий случай мама дает ему полную ложку черносмородинового варенья. И тогда уже не страшно, что язык лиловый. Может, это и от варенья!

Петя и Кирилка за компанию тоже получают по ложке. Заодно и мама съедает одну ложечку.

Через минуту в комнате снова тишина. Скрипят перья, на маленькой скрипке пиликает невидимый сверчок, мама, прищурив глаза, смотрит на мальчиков: то на Вову, то на Петю, то на Кирилку. А из-под зеленого абажура сияет такой свет, словно сквозь весеннюю зелень пробиваются горячие лучи солнца, словно уже наступил конец зиме.