Читать книгу "Проблемы социологии знания - Макс Шелер"

А. Формальные проблемы

На первом месте стоит ряд формальных проблем, ставящих социологию знания, с одной стороны, в теснейшую связь с теорией познания и логикой, а с другой – с эволюционной психологией. В их основе лежат три возможных фундаментальных отношения знания к обществу. Во-первых, знание членов некой группы друг о друге и возможность их взаимного «понимания» не является тем, что дополнительно присоединяется к социальной группе, а есть то, что со-конституирует предмет «человеческое общество». Постигаемое только посредством нашего мышления как нечто объективное (например, расы в их объективных признаках: цвет кожи, форма черепа; или статистические понятия: «умершие в Кёльне в 1914 году») – не является предметом социологии. «Группу» образует, далее, знание – хотя бы еще и самое смутное, – об ее существовании, а также о сообща признаваемых ценностях и целях. (Так что не бывает класса без классового сознания и т. д.). Наконец, знание и в первую очередь общее знание об одних и тех же предметах определяет так-бытие общества со всех возможных точек зрения. И наоборот, знание в конечном счете определяется обществом и его структурой[52].

Высшие аксиомы социологии знания

Итак, ряд принципов, значимость которых до сих пор еще в полной мере не признана, образует высшие аксиомы социологии знания.

1. Знание каждого человека о том, что он – «член» общества, – не эмпирическое знание, а «a priori»[53]. Оно генетически предшествует этапам его так называемого самосознания и сознания собственной ценности: не существует «я» без «мы», и «мы» генетически всегда раньше наполнено содержанием, чем «я»[54].

2. Эмпирическое участие человека в переживании окружающих его людей реализуется всякий раз различным способом в зависимости от сущностной структуры группы. Эти «способы» следует понимать как идеальные типы. На одном полюсе находится идентификация, какой мы ее видим, например, у примитивных народов, в толпе, при гипнозе, в определенных патологических состояниях, в отношениях между матерью и ребенком[55]; на другом полюсе – умозаключение по аналогии от физически-телесного жеста к качественному содержанию переживания. Именно таким способом – и только им – в индивидуалистической общественной форме «одному» может быть дана и понятна жизнь «другого», в первую очередь «чужого». «Чужой» – это тот, с кем сначала заключается сознательный «договор». Где, с точки зрения права, субъектов воли связывает договор, там, с точки зрения познания, имеет место опосредствованное умозаключение[56].

Между указанными формами передачи знания располагается целый ряд других, которые я лишь перечислю. Прежде всего это неосознаваемое сопереживание, возникающее в результате «заражения»; непроизвольное подражание действиям, выразительным движениям (поздняя стадия), а в случае целенаправленных движений – «копирование», называемое, если речь идет при переходе от одного поколения группы к другому, «традицией», – процесс, в корне отличный от всякого «исторического» знания: он конституирует не знание об истории, а возможность самой истории, историчность жизни как таковой[57]. Прямую противоположность этим формам передачи знания, наблюдаемым уже у высших животных, представляет собой непосредственное субъективное «понимание» чужого переживания на основе смысловых законов мотивированного процесса переживаний и объективное понимание смыслов, либо заключенных в материальных вещах (произведениях искусства, памятниках, орудиях труда, надписях и т. д.), либо связанных с воспроизводимыми видами деятельности через предметное «наименование» или «мнение», что имеет место в «языке» в отличие от выражения одних лишь внутренних состояний, каким бы богатым, специализированным и дифференцированным оно ни было. У человекообразных обезьян обнаружили двадцать два внешних выражения различных аффектов; но даже если бы их было тысяча, все равно не нашли бы и намека на язык и «функцию наименования»[58]. Представление, самопредставление, например, в танце и пении, или представление «смысла» в объективных вещах, например, иероглифическое письмо и искусство, а также обычаи, нравы, ритуалы, культы, церемонии, приметы – все это понимаемые объективные способы поведения, общие для всей группы. Разнообразные виды понимания, как и все виды сочувствия, несводимого к заражению, составляют специфическое отличие человеческого общества – у животных они отсутствуют.

До сих пор мы еще очень мало знаем о том, сколько, наряду с этими формами передачи знания – а к ним относятся также обучение и наставничество, сообщение и его восприятие, публикация и замалчивание, приказание и послушание, терпение и прощение и т. д., т. е. все специфически «социальные» осмысленные акты духа, – имеется таких форм передачи знания, которые происходят по ту сторону «сознания» и реализуются через наследственность. Верно, по-видимому, то, что нет «врожденного» знания об определенных объектах – есть лишь врожденные функции для приобретения знания определенного рода, постепенно приобретающие все более общий характер и все более специфическую направленность. Верным представляется, далее, и то, что унаследованные «способности» и «таланты» не только индивидов, но и генеалогических родов, изначально различны в плане приобретения знания и что именно в этих различиях, а не в различиях классового положения, социальных потребностей или вообще каких-то влияний среды лежит глубочайшее основание именно такой, а не иной первичной дифференциации народов на касты, сословия, профессии. В то время как талант следует рассматривать в качестве наследственно аккумулированного даже в том случае, если не существует наследования приобретенных функций – что, с точки зрения современного состояния науки о наследственности, в отношении психического все же весьма вероятно, – то с гением дело обстоит, судя по всему, иначе[59]. Гений появляется на свет не по законам наследственности, а словно «метеор» и странным образом независимо от накопления «талантов», наследование которых, кажется, укладывается в рамки законов Менделя. Где бы он ни появлялся, его предназначение – не достижения в определенных специальных областях, как у талантов, он явно из них выделяется. Лишь соединяясь со специфическими талантами (музыкальным, технико-конструкторским талантом и др.), гений принимает свою специфическую направленность. Его всегда отличает любовь к предмету, доходящая до экстатичной самоотдачи идеям и ценностям, превосходство духа над всем биологически значимым и оригинальность творения, создаваемое ни по одному из существующих правил (Кант)[60].