Читать книгу "Богиня маленьких побед - Янник Гранек"

– Обожаю с вами разговаривать.

– В той же мере, в какой я оценила ваш подарок. Не хотите отведать?

Энн отказалась. Ее самоотверженность не доходила до того, чтобы пользоваться ложечкой после пожилой дамы.

– Ну и как он, этот ваш директор?

– Носит под рубашками водолазки.

– Да помню я его. Одно время в Институте с ним все носились, как с младенцем. Поговаривают, что каждая секретарша, прежде чем войти к нему в кабинет, должна застегнуть блузку на все пуговицы.

Адель, держа ложечку на весу и выпятив испачканный шоколадом подбородок, наблюдала за посетительницей. Энн принялась копаться в сумке, пытаясь скрыть охватившее ее замешательство. Содержимое сумки производило впечатление: отделение для ручек, еще одно для лекарств, две папки со срочными делами, книга «Алеф» Борхеса, чтобы коротать время в ожидании, иголка с ниткой, толстый ежедневник и связка ключей на длинной цепочке. Молодая женщина таскала с собой такую тяжелую сумку, что у нее постоянно болела спина. Она помнила об этом каждый вечер, но по утрам вновь взваливала на себя эту тяжкую ношу. Ей удалось отыскать носовой платок, который она положила на кровать рядом с коробкой из-под торта. Адель не обратила на него никакого внимания.

– Такая сумка занимает целое сиденье. Скажите, девушка, вам тяжело, когда вы не успеваете переделать все свои дела?

– Вы что, в свободное время подрабатываете психоаналитиком?

– Знаете еврейскую шутку по поводу того, кто такой психиатр?

Энн напряглась. Австрийская католичка образца 30-х годов прошлого века могла иметь очень простое решение этого уравнения без единого неизвестного.

– Психиатр – это еврей, пожелавший стать врачом, чтобы сделать приятное матери, но хлопавшийся в обморок при виде крови.

– Вам не нравятся евреи? Вы уже не первый раз меня подобным образом проверяете.

– Не будьте вы так предсказуемы! Этот анекдот мне рассказал Альберт Эйнштейн.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Я вам его прощаю. Потому что понимаю ваше недоверие.

Энн вновь погрузилась в свою сумку в поисках резинки для волос. Без упругого конского хвоста она теряла способность к размышлениям. Адель смотрела на нее с нежностью.

– Вам надо чаще распускать волосы.

– Вы не только психоаналитик, но и визажист?

– По сути, это одно и то же. Или почти. У вас невероятный оттенок кожи. И ни единого пятнышка! Вы безупречны, как Дева Мария. У вас чуть длинноватый нос и слишком кроткий взгляд. Когда вечером куда-то идете, лучше пользуйтесь ярко-красной помадой.

– Осмотр завершен?

– Почему у вас нет желания нравиться окружающим? Вы же очень милы.

– В моей семье фривольные нравы не приветствуются.

– Бьюсь об заклад, что вам очень хотелось бы заниматься чирлидингом, но при одной мысли об этом с вашей матушкой случался приступ. Люди, называющие себя «глубокими», часто очень несчастны.

– Никогда не любила слишком сильно краситься.

В этом Энн не лгала: она еще на заре своей юности решила, что конкуренция между женщинами не относится к числу ее любимых видов спорта. Что, впрочем, не мешало ей тренироваться, потому что мать молодой женщины была скупа на ласки, зато щедра на советы. Не успела ее дочурка научиться ходить, как она посчитала своим долгом пробуждать в ней женственность посредством розовых тонов, кукол и пышных платьиц. В те времена Рэчел еще не примкнула к движению феминисток и считала обольщение естественным оружием женщины. Ей очень нравилось теоретизировать по поводу материнской заботы и тратить массу усилий на то, чтобы образ слишком идеальной женщины не препятствовал правильному развитию дочери: по воскресеньям мать не красилась. Но в своем благодушии она все же не доходила до того, чтобы смывать с себя макияж в другие дни недели. Во время лекций и научных докладов пользовалась серым карандашом для бровей, а на светские рауты отправлялась с перламутровыми веками и бежевыми губами. На ночные гулянки ярко подводила черным свои глаза невероятного сиреневого оттенка. Маленькой девчушкой Энн дожидалась ее, глядя на улицу из окна своей комнаты. На следующее утро на материнской подушке оставались следы черной туши, в то время как отцовская даже не была смята. В возрасте, когда одноклассницы уже вовсю увлекались макияжем, Энн была вынуждена застегивать блузку на все пуговицы и корпеть над книгами.

Она очень быстро заметила, что совершенно не нуждается в кокетстве. Напротив, многие мальчики сгорали от желания растопить ее холодность. Соответствовали ли они ее ожиданиям – это уже совсем другая история.

– Не стоит презрительно относиться к наслаждению, милая моя. Потому как оно дается человеку вместе с жизнью.

Энн вытерла платком пожилой даме рот:

– Как и боль.

– Съешьте немного торта. Гипогликемия – родная мать меланхолии.

10. 1931 год. Болезнь

Если бы природа не сотворила нас немного легкомысленными, мы были бы очень несчастны; большинство людей не вешаются только по причине своего легкомыслия.

Вольтер, «Переписка»

Я сходила с ума от беспокойства, в последние шесть дней Курт не подавал признаков жизни. Его немногочисленные друзья, с которыми я могла вступить в контакт, уже эмигрировали: Фейгль в Соединенные Штаты, Наткин в Париж. В университете меня сначала смерили неодобрительным взглядом и только потом процедили, что Курт на время выведен из штата. Тогда я прибегла к крайнему средству и решила постучать в запретную для меня дверь на Йозефштадтерштрассе. Но нарушила наш уговор зря – семьи Курта там не оказалось. Консьержка даже не удосужилась открыть свое окошко. Чтобы вытянуть из нее сведения, мне пришлось просунуть в щелку шиллинг. Тогда она рассказала мне все: о ночных уходах и возвращениях; о сокрушавшихся господах; о матери с красными от слез глазами; о брате, который в последнее время выглядел напряженнее обычного.

– Его увезли в Паркерсдорф, в санаторий для душевнобольных высокого полета. Мне всегда казалось, что у этого молодого человека слабое здоровье. Скажите-ка, вы с этими Гёделями знакомы, они что, евреи? Выяснить это точно я так и не смогла, хотя вижу их издалека.

Я убежала, даже не попрощавшись с ней. Потом долго бродила, наталкиваясь на прохожих, пока не решилась вернуться в квартиру родителей на Ланге Гассе. Мысль о том, что мне придется в полном одиночестве сидеть дома, была невыносима.

То, что случилось, было невозможно, недопустимо. Только не он. Я бы увидела, что грядет что-то плохое. В минувшую субботу мы вместе поужинали. Хотя нет, это я ела, а он только на меня смотрел. Как я могла быть такой слепой? В последнее время он напрочь потерял интерес к чему бы то ни было. Даже ко мне. Я его безразличие отнесла на счет усталости. Он так много работал. Но дело уже было доведено до конца, и он говорил, что научное общество стало одобрять его труды. Он сдал экзамены на степень доктора, его работы стали публиковать, путь перед ним теперь был открыт. Я не хотела ничего видеть. В моей среде подобные заболевания лечатся хорошей долей алкоголя. А санаторий – это для больных туберкулезом.