Читать книгу "Веревочка. Лагерные хроники - Яков Капустин"

Однажды я попал на воровскую зону, где было человек двадцать воров. В основном молодняк. Из старых воров были только двое: парализованный дед, по кличке Старик и сорокалетний москвич по кличке Дипломат. Старик лежал в санчасти в отдельной палате, а Дипломат вершил на зоне все дела. Был он не по делу и беспричинно жестоким.

Любая сходка кончалась чьей-то смертью. Он так мог убеждать, переворачивать разговор и загонять в угол несогласных, что ему почти всегда уступали, чтобы самим не попасть под нож.

Старик, у которого в палате обычно и собирались, бросал свою палку от злости и возмущения, но ничего не мог противопоставить искусству и жестокости Дипломата, который, почти всегда, требовал чьей-то смерти.

Я тоже старался не высовываться, потому что красноречием никогда не отличался, а боялся Дипломата, как и все остальные. Но однажды произошло событие, которое и мою жизнь поставило на грань. Дело в том, что у Дипломата был свой личный «петушок» москвич Славик, которого пользовал только он сам. Никто прикоснуться или обидеть Славика не посмел бы. Обычно Дипломат водил его в баню, где они и запирались вдвоём.

Как-то вечером меня подловил пацан, по имени Дима и сказал, что ему надо со мной поговорить один на один.

От того, что он мне рассказал, я чуть не упал в обморок. Оказывается Славик, с которым Дима дружил ещё в Москве, рассказал ему, что это не Дипломат его имеет в бане, а он Дипломата, который под страхом смерти держит при себе Славика в качестве тайного активного любовника.

Говорить об это Славик боится, так как пока дойдёт до выяснений, его просто зарежут. И он просил Диму рассказать это мне, потому что остальных боится. Дима сам в панике, от того что узнал эту тайну.

Что делать? Рассказать? А вдруг это провокация самого Дипломата.

Промолчать? Тоже спросят. На вора льют чернуху, а я промолчал и не спросил с клеветника. Куда ни кинь, везде нож маячит. Что делать?

Иду к Старику. Рассказал.

– А я-то смотрю, что у него не воровская жестокость. Точно, педераст! Теперь тебе, Дубина, надо всё так обстряпать, чтобы нам всем под нож не подставиться, а то эта сука и с чужого хрена себе прибыль выкрутит.

Короче, собрал я пять человек, кому мог довериться. И договорился со Славиком, что он втихаря откроет задвижку в бане.

Славик сам трясётся. Ему и под нож не хочется и петухом оставаться в глазах всей зоны невозможно.

В общем, тихонько босиком входим в баню и включаем свет.

А Славик как был в позе, сзади Дипломата, так, не вынимая, обхватил его руками и держит. Тот вырывается, извивается, а сорваться не может.

Тогда он поворачивается в нашу сторону и заявляет:

– Вам эти сучьи провокации не пройдут, педерасты!

От такой наглости все растерялись, а Славик разжал руки.

Эта тварь хватает кусок стекла и прёт на нас размахивая. И тут уж я не растерялся, схватил трап с пола и врезал ему по башке.

Принесли Старика из санчасти и тут же, на сходке, постановили: Дипломата резать.

А он очухался и нам заявляет:

– Какие же вы после этого воры, если педераста на сходке обсуждаете, да ещё и резать постановляете. С вас же за это потом воры и спросят.

Мы аж ахнули. И тут, сука, вывернулся. Ну, Дипломат, одним словом.

Что делать?

Старик и говорит:

– Пусть фраера ему по вене какую-нибудь гадость запустят.

Все воры ушли, а пацаны ему керосин со слюной по вене запустили, он и издох.

Вся зона вздохнула с облегчением, а я стал героем лагерных легенд, потому что Дипломата знали и боялись по всему Северу. Вот такие скорбные дела, Марик…

Так закончил Саша свой рассказ.

Мы ещё немного поговорили, выпили на прощанье, обнялись и больше никогда, в этой жизни, не встречались.

Овчарка

Когда она шла по асфальтовой дорожке мимо штаба в сторону санчасти, вся зона замирала.

Выше среднего роста, в строго подогнанной майорской форме, на высоких каблуках, делающих ее вызывающе привлекательной, она не шла, а плыла, пожираемая плотоядными взглядами заключённых, которых она воспринимала не более чем как биологическую массу.

Крашеные в золото волосы и ярко-красная помада на полных губах возбуждали мужской контингент зоны сильнее, чем любая Мэрилин Монро. Она не скрывала, что ей нравится проходить сквозь строй «голодных» мужчин, но никогда и никого своим взглядом не удостаивала.

На приёме в кабинете санчасти, куда она приходила на пару часов, она была сухой, вежливой и профессиональной.

Как правило, в коридоре сидел офицерик, чего в других местах не встречалось.

О её любовных похождениях ходили немыслимые легенды.

Было ли это правдой, или обычным для такой ситуации трепом, неизвестно, но то, что её боялось всё местное начальство, а зэки из-за нее гробились по изоляторам и БУРам было известно доподлинно.

Какие у неё были покровители неведомо, но она ни с кем из начальства не считалась. Это было заметно даже последнему из сидельцев.

После ранения, моя левая рука всё ещё плохо слушалась, болели почки и я, чтобы отмазаться от работы пошёл к фельдшеру на приём.

Больше, чем на день освобождения он не давал, и я вынужден был записаться к ней, понимая, что могу отправиться прямо из её кабинета на «цугундер», как старые урки именовали изолятор.

Она долго читала мою историю болезни, время от времени поглядывая на меня, потом закрыла её и уставилась на меня как на чучело в холле зоопарка.

– Ну, и о чём же мы думали, когда собирались в побег – во взгляде её было любопытство и презрительное недоумение.

– Тогда думал о многом, а сейчас думал бы только о вас – ответил я, не задумываясь, и посмотрел на неё, как посмотрел бы на пожилую учительницу географии.

Это её смутило. Обычно её или боялись, или жёстко хамили. Я же просто разговаривал.

Зона находилась в центре города Винницы, народ сидел малосрочный и, в основном, пришибленный. От разного рода отрицаловки начальство быстро избавлялось, заставляя надевать красную повязку, или устраивая мориловку с последующим этапом.

Я попал туда случайно, из-за ошибки судебной канцелярии. Впрочем, тоже ненадолго. Такие экземпляры, видимо, ей ещё не попадались.

Выглядел я, как студент старшекурсник гуманитарного вуза, ничего уголовного в моей внешности не наблюдалось, вёл я себя просто и естественно, и групповой побег на машине со стрельбой, заложниками и ранениями, о котором гудела тогда вся Украина, со мной явно не вязался.

Но она была дамой не робкой, и смутить её надолго одной фразой было непросто.

– Вы что, так и влюбились в меня с первого взгляда? – разговор был ей явно по душе, потому что казался для неё привычным и беспроигрышным.