Читать книгу "Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов"

Герои «Вишневого сада» – люди без души. Да-да… Они душой ни на что не откликаются, потому что играют все время. У нас ведь, как кто про Чехова вспомнит, сразу все вокруг начинают трындеть про духовность, да про духовность. Забавно… А Антон Палыч, между прочим, обозначил жанр «Сада» – «комедия». Комедия про духовность – это вообще может быть?

Да не просто комедия, а комедия дель арте, в которой действуют не живые люди, а маски: маска страдающей русской помещицы, маска ее брата, маска неудачника… По сути, только два живых персонажа в пьесе: Лопахин и Фирс. Один потому что – слишком деятелен, чтобы постоянно играть. Другой – слишком стар, чтобы продолжать игру.

…Я понимаю, сын, что тебе, наверное, скучно это все читать. Где ты и где Чехов? Но если ты все-таки дошел до этого места, ты можешь легко все, что про «Вишневый сад» написано – пропустить. Совсем скоро я расскажу тебе про встречу с той, с кого, собственно, и начался Чехов… Потому что «ОБЭЖ» какой-нибудь – он рождается просто так, ни с чего. А чтобы Чехов… Тут должна появиться женщина, которую хочется удивлять.

Зачем я фиксирую все эти мысли? Зачем я переписываю свою первую речь перед актерами? Гордыня? Стараюсь для потомков? Всяко может быть. И вообще, почему я должен перед кем-то отчитываться? Пишу, потому что нравится – и всё!

А если даже и для будущего стараюсь – так что? Разве нельзя? Ты, сынок, покажи мне режиссера, поэта, актера, писателя, художника – короче говоря, творца – кого бы вовсе не волновало, как его будут вспоминать. Эти творцы, даже самые бездарные, они ведь не просто так орут, они в будущее голосят, не могут без этого. Как жирафу не прожить без листочков, а волку – без мяса, так и они: умрут без этого крика, направленного в будущее. И если ты встретишь творца, которого не волнует, как его будут вспоминать потомки, – значит, перед тобой лжец, ты держись от него подальше.

Я так хотел, чтобы Лиза была на первой репетиции. Потому что я знал, что заведусь, буду эмоционален и смогу произвести впечатление чертовски талантливого человека.

Но Лиза, как водится, уехала на гастроли…

На первой репетиции я просто читал актерам цитаты. Потому что ключ к «Саду» в тех словах, которые говорят герои. Не в поступках, не в отношениях, а вот именно – в словах. Так нелепо, неискренне, позерски, наконец, просто глупо люди не разговаривают. Нам почему-то кажется, что в то время именно так и разговаривали, но «то время» – это начало ХХ века. Герои Льва Толстого, Горького, да и более раннего Островского так не говорят. Значит, Чехов специально придумывал героям противоестественную речь, – даже удивительно, как этого можно не замечать!

(Господи, сынок, как мне обидно, что ты не любишь читать пьесы! Каждый читатель пьесы как бы ставит ее в своей голове. Это ведь так интересно… Ну, да ладно.)

Итак, на первой репетиции я читал артистам цитаты, чтобы они убедились, как манерно, без тени открытости говорят герои.

Вот Раневская появляется в доме: «Детская, милая моя, прекрасная комната… Я тут спала, когда была маленькой… И теперь я как маленькая…»

Вот сестра вспоминает о гибели брата: «Шесть лет тому назад умер отец, через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик». Это сестра – о гибели брата?!

Вот Гаев: «Сад весь белый. Ты не забыла, Люба? Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи».

Вот Дуняша, простая русская девушка: «Я стала тревожная, вся беспокоюсь… Нежная стала, такая деликатная, благородная, всего боюсь… Страшно так…» Это текст дворовой девки?!

Вот Прохожий, проходя, произносит такие слова: «Чувствительно вам благодарен. Погода превосходная… Брат мой, страдающий брат… выдь на Волгу, чей стон… Мадемуазель, позвольте голодному россиянину копеек тридцать…»

Вот Трофимов: «Это ужасно! Что она говорит? Это ужасно… Не могу, я уйду… Между нами все кончено».

Епиходов: «Работаю ли я, хожу ли, кушаю ли, играю ли на бильярде, про то могут рассуждать только люди понимающие и старшие…»

Продан «Вишневый сад», и Аня успокаивает маму: «Мы посадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..»

Они что, с ума там все посходили? Дочь не в состоянии отыскать нормальные, человеческие слова, чтобы успокоить маму? Что за странное сборище экзальтированных дам и господ? Почему они все разговаривают так, словно играют? Почему они так боятся быть искренними? Почему они за красивыми словами скрывают истинные проявления своей души?

Разве можно ставить «Вишневый сад», делая вид, что не понимаешь: нормальные, живые люди так говорить не могут?

Чехов доводит дело до абсурда в знаменитом монологе Гаева: «Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв… » И так далее.

Как же можно это играть по законам русского психологического театра? Люди, существующие в безлюбье, люди, которые боятся и собственных, и чужих душевных порывов – существуют в театре абсурда, который сами же и создали.

Я одел героев в костюмы комедии дель арте. И загримировал их соответствующим образом. Среди них было два нормально одетых и нормально разговаривающих человека: Лопахин и Фирс. Лопахина эта бесконечная игра бесит, Фирс же от нее просто устал. И когда все уедут, забыв про старого слугу, Фирс удовлетворенно – это важно: удовлетворенно, а не печально – скажет: «Про меня забыли… Ничего, я тут посижу…» Потом улыбнется себе: «Жизнь-то прошла, словно и не жил». И ляжет спать, удовлетворенный тем, что играть больше не надо.

Где происходит действие «Вишневого сада»? Оно происходит за кулисами жизни. За кулисами оно происходит! Вот этот странный мир закулисья жизни нам с художником и надо выстроить. И не будет никакой русской усадьбы, а будет странный, ускользающий, неясный мир театра, где не столько живут – сколько играют персонажи Чехова.

В том мире, где нет любви, где мать и сестра даже гибель собственного сына и брата переживают красиво, где дочь не в состоянии найти человеческих слов, дабы успокоить свою мать, – нет жизни. Есть бесконечная, не столько красивая, сколько разукрашенная, и от того еще более страшная игра.

Нам все кажется, что Чехов любит своих героев. Да не любит он их, повторяю я в сотый раз! Не любит! Он смеется над ними, подтрунивает. Люди, которые не проживают свою жизнь, а играют ее, стараясь перед самими собой и перед другими выглядеть «покрасившее» – достойны лишь того, чтобы над ними посмеялись.

Почему Палыч наш всегда современен? Потому что мы похожи на его героев? Да, конечно. Только нам приятно считать, будто мы близки чеховским героям своей глубиной и духовностью, хотя на самом деле мы похожи на них своим безлюбьем, неумением подлинно проживать свою жизнь и идущим отсюда стремлением ее играть. Нам, так же, как героям Антона Павловича, важно не то, какими мы выглядим перед Богом, а то, какими мы выглядим друг перед другом.