Читать книгу "Найденыш - Шарлотта Бронте"

— Хорошо, — ответила она, — я готова принять его в любое время.

Слуга поклонился и вышел.

Некоторое время она сидела, приложив руку ко лбу и устремив взор в раскрытую трагедию Эсхила на греческом. То была их первая встреча с Шельмой после ссоры на балу, и леди Зенобия страшилась последствий его гнева, который, она знала, за прошедшие дни не только не остыл, а, напротив, не найдя выхода сразу, разгорелся еще жарче. Сперва ее лицо не выдавало никаких чувств, но затем большие круглые капли влаги затрепетали в ее глазах и оросили страницу, на которую те были устремлены. Наконец леди Зенобия вскочила из-за стола и быстро заходила по комнате, восклицая дрожащим голосом:

— Что означает эта слабость? Почему я трепещу перед тем, кого должна презирать? О, зачем в пылу отвергнутой, оскорбленной страсти я предала себя этому человеку? В час лживого, мимолетного увлечения загубленными талантами я променяла свободу на ярмо горше плена египетского! Артур, Артур, зачем я только вас увидела, зачем услышала ваш голос? Возможно, мне легче было бы сносить жестокость тирана, не будь мое сердце занято другим. Быть может, я сумела бы бесконечным терпением и неизменной ласковой покорностью пробудить в нем хоть каплю любви. Однако это невозможно. Я не могу любить его! Я не могу даже притворяться, будто люблю его, и потому обречена влачить остаток моего жалкого существования в печали и безутешной скорби.

Тут она умолкла, бросилась на софу и огласила комнату горестными рыданиями.

По прошествии некоторого времени в коридоре раздались шаги. Леди Зенобия вскочила и не успела придать своему лицу хоть некое подобие спокойствия, как дверь отворилась, впустив — нет, не лорда Эллрингтона, а шесть или семь молодых джентльменов[20], которые, как один, прижимали к лицу белые носовые платки и прежалобно восклицали:

— Прощай, сестра Зенобия, прощай и адью, нас всех убьют, мы пришли повидаться с тобою в последний раз.

— Что случилось? — встревоженно спросила она.

Довольно долго ей не удавалось вытянуть из них ничего вразумительного, но в конце концов тот, кто по виду был старше других, сбивчиво поведал:

— Мы наряжались, чтобы отправиться на лодочную прогулку с виконтом Кавендишем, а Сильвий стал хвастаться и говорить, что его снежно-белые панталоны и коралловый камзол краше панталон цвета морской пены и фисташкового камзола Альсаны. Тогда Альсана сказал, что у Сильвия вкуса не больше, чем у рукомойника, иначе бы он ни за что не надел это вульгарное тряпье, и вообще с таким цветом лица впору носить вретище и посыпать голову пеплом. Тогда Сильвий заплакал и плакал так долго, что Альсана сделал вид, будто его жалеет. Он сказал, что знает притирание, от которого лицо у Сильвия станет белее, чем у фарфоровой куколки: надо размять дубильные орешки с железным купоросом, положить на влажное полотенце и втирать в кожу. Сильвий вытащил полпенса и отправил слугу за всем сказанным, а когда тот вернулся, сделал, как советовал Альсана, только вот лицо у него не побелело, а стало чернее сажи. Увидев себя в зеркале, Сильвий возопил громче и грубее, чем приличествует джентльмену, о чем я ему и сказал. Тогда он со злостью повернулся ко мне, вырвал у меня из рук вышитый батистовый платок, самый лучший, и вытер им свои гадкие мокрые глаза. Возмущенный этим гнусным деянием, я принялся колошматить его изо всех сил. Он ответил мне той же любезностью. Битва была в самом разгаре, когда вошла ваша служанка и сообщила, что лорд Эллрингтон пьет с приятелями в комнате под нами, и шум настолько ему надоел, что он велел вывести нас во двор и обезглавить на бревне, как цыплят.

Слушая эту трагическую повесть, леди Зенобия с трудом сдерживала улыбку, однако, понимая, что сейчас важнее всего спасти братьев, она немедля выпустила их через потайную дверь с наказом бежать во дворец Ватерлоо и оставаться там под защитой герцога Веллингтона, доколе тучи не рассеются.

Едва они убежали, как заявился Шельма. Он вошел в комнату твердой поступью, однако леди Зенобия содрогнулась, увидев лихорадочный блеск опьянения в его всегда свирепых глазах. Усевшись, он вытащил два пистолета, положил их на стол, грубо привлек жену к себе и обратился к ней так:

— Что ж, гарпия, полагаю, вы думали, будто я позабыл вашу дерзкую выходку. Уверяю вас, в таком случае вы глубоко заблуждаетесь. На колени передо мной сию минуту и смиренно молите о прощении, не то…

— Никогда! — вскричала она, кривя губы в презрительной усмешке. — Никогда я так себя не унижу! Не надейтесь, что так будет, не воображайте этого даже в мыслях!

— Я ни на что не надеюсь и ничего не воображаю, но в одном убежден твердо: если вы не покоритесь, унция холодного свинца войдет вам в сердце. Неужто вы думаете, будто я позволю вам у меня на глазах танцевать с этим самодовольным, наглым, трусливым щенком?

— Только посмейте произнести хоть еще одно оскорбление в адрес маркиза Доуро!

— Безумная! — громовым голосом произнес Шельма; глаза его метали молнии. — Безумная и несмысленная женщина, такими ли словами мните вы отвратить от него и от себя заслуженную кару? Вы должны ползать предо мною в пыли! Вы должны коленопреклоненно молить о пощаде, пока ваш дерзкий язык не отсохнет и не утратит способность двигаться! Я не дарую вам прощения, хоть бы все ангелы неба и преисподней повелели мне смилостивиться!

— Подлый негодяй! Я отвергаю вашу милость! Я топчу ногами ваши посулы меня простить! И не помышляйте о том, чтобы причинить вред маркизу — вам такое не под силу. Эта обагренная кровью, эта черная от преступлений рука не тронет и волоса на его благородной главе. И все же знайте: пусть я чту его не как человека, а как ангела или полубога, я лучше сию минуту паду мертвой у ваших ног, чем допущу вероломство, хоть бы и по отношению к вам!

— Лгунья! — воскликнул Шельма. — Вы собственными словами подписали себе приговор, и сейчас я приведу его в исполнение, но не надейтесь, что я одним выстрелом размозжу вам голову. Это была бы слишком легкая смерть. Нет! Я медленно проткну вас этим острым клинком, чтобы вы ощутили пытку и насладились ею сполна!

С этими словами он вытащил из ножен длинную сверкающую шпагу, намотал на руку густые темные волосы жены и уже готов был пронзить ее, недвижную и несопротивляющуюся, когда некто из-за спины резким движением остановил его руку. Задохнувшись от ярости, Шельма обернулся. Его мечущим молнии глазам предстало отвратительное лицо Монморанси, чье уродство десятикратно усиливала гнусная усмешка, исказившая безобразные черты. Дрожа от страсти и негодования, Шельма вопросил, что дало тому право дерзко вторгаться без разрешения.

— Ничего, любезный друг, — ответствовал тот, — кроме желания, во-первых, услужить вам и, во-вторых, не обидеть себя. Я шел по коридору, когда услышал ваш милый знакомый голос, звучащий чуть громче обыкновенного. Желая узнать, что так взволновало моего друга, и порадоваться вместе, коли повод счастливый, либо утишить его боль, если он страждет, я на цыпочках подкрался к двери. Здесь, припав к замочной скважине, я узрел премиленькую трагедию. Однако, когда она близилась к развязке, я припомнил, что за убийством нередко следует повешение, а ваша смерть принесла бы нашему делу труднопоправимый урон. Мои честолюбивые мечты несколько поблекли бы, а неиссякаемый источник вод вечной жизни, которыми я привык умерять жар моего стремления к праведности, иссяк бы сразу и навсегда. Побуждаемый этими соображениями, я благородно лишил себя удовольствия досмотреть пиесу до конца. Я героически ринулся вперед, остановил разъяренного льва в прыжке и вызволил из беды сию прекрасную деву.