Читать книгу "Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. - Татьяна Горяева"

Переосмыслению подверглись целые направления культуры. Историко-культурологические и реконструктивные исследования стали наиболее актуальными для всех областей культуры и искусства. Это было обусловлено стремлением восстановить историческую справедливость по отношению к «репрессированному искусству»{82}. Так, искусствоведы и историки искусства наряду с литературоведами предприняли фундаментальные и локальные исследования, основанные на новых источниках. Не менее интенсивно шла реконструкция истории советского театра, находящегося под особым контролем не только партийных, но и двух цензурных органов Главлита и Главреперткома. В монографиях В.С. Жидкова представлена история театрального искусства вплоть до отмены цензуры в контексте культурной политики{83}. Получило развитие целое направление, под условным названием «полочное кино», яркими представителями которого являются киноисторики и искусствоведы В. Фомин, Е. Марголит, М.И. Туровская, Е. Хохлова{84} и другие. «Наше время потребовало заново, без идеологических шор посмотреть на историю советского кино, опираясь на реальные факты, на документы, хранившиеся прежде за семью печатями. Но не спеша при этом с окончательными оценками и выводами, чтобы не породить новые мифы и идеологемы на место рушащихся и отброшенных», — пишет А. Адамович в предисловии к сборнику статей «Кино: политика и люди. (30-е годы)»{85}. Однако мы убедимся, как склонны тем не менее отечественные историки к мифотворчеству в своих попытках отделить «зерна от плевел», объясняя самим себе и читателям парадоксы советского искусства — «истинного искусства» и пропаганды. Типичным методом для подобных построений является презентизм — наложение современных представлений и мировоззрений на психологию людей прошлого без достаточного учета всех обстоятельств и условий, в которых жили и творили предшествующие поколения. Излишняя эмоциональность и идеологизированность мешает сделать спокойный анализ кинематографического процесса и понять неизбежность того явления, когда в силу прагматической сущности кинематографа и объективности законов отражения действительности, в условиях тоталитарного режима ни одному художнику, включая самых известных и талантливых, не удалось полностью уклониться от натиска тоталитарной идеологии, она так или иначе проникала в их фильмы.

Однако весьма эффективен для анализа советского искусства и кино, в частности, компаративный метод, который применяет М.И. Туровская. В своей статье «Кино тоталитарной эпохи» она рисует шкалу мифов на сравнении двух тоталитарных культур — сталинской и гитлеровской: в дополнении к горизонтам стилистических поисков, свойственных данному этапу кино, тоталитарная система выстраивает свою идеологическую вертикаль, подобную мифологической или сакральной. В этой системе присутствуют: миф вождя, фюрера-бога; миф героя; миф юной жертвы; национальный миф («корни»); миф коллективного единства; миф предателя; искупительный миф; миф врага. «Сакральным первоэлементом для советского кино 1930-х гг. является “культ личности Сталина”», что делает советское кино родственным по набору ценностей кино Германии и Италии времен Гитлера и Дуче — идеологической вертикалью: фюрер, партия, народ. Как пишет Туровская, объектом воздействия этого искусства был повседневный человек, приобщающийся через массовое действо и культ вождя к идее вечности. Суть подобного кино — сакральность, догмат веры, являющееся не свойствами национального происхождения, а продуктами системы. Разница только в наборе образов: в Германии — «настоящий ариец», в СССР — пролетарий. Един и метод — реализм (в СССР — социалистический реализм), стиль бытового правдоподобия, несмотря на патетику и романтизм{86}.

Ю. Богомолов считает, что страна превратилась из идеократической в мифократическую: в 1920-е гг. кино развивается как мощный аргумент идеи революции, а в 1930-е гг. — легитимности режима. По мнению автора, у тоталитарной системы существовала надстройка — особый мифомир с парадоксальными законами. И парадокс состоит в том, что идеологические установки выглядят для людей того времени более реально, чем материальная, физическая реальность, т. к. миф является вымыслом в отличие от сказки. Об эффекте восприятия такой сказки, в которой зритель мог наслаждаться самой лучшей в мире властью, где работают, но не устают, где все появляется само собой, не мучаются в поисках истины, где еще в начале фильма ясно, кто отрицательный герой, который непременно будет в финале наказан, говорится в статье Л. Мамонтовой «Модель киномифов в 30-е гг.»{87}.

О специфике кино, которую умело использовали как мощный идеологический инструмент, пишет в своей статье К. Зануси. Он также подчеркивает идентичность кинопропаганды сталинизма и фашизма, говоря о том, что это сравнение стало уже банальностью — настолько оно очевидно{88}.

Принципиальным, с точки зрения исследователей, является изучение и оценка сложившейся в нашей стране к середине 30-х годов системы государственного управления киноотраслью. Следует сказать, что основная масса документов по истории государственного строительства в этой области была относительно доступна (та часть, которая хранилась в фондах РГАЛИ). Поэтому работы, появившиеся в последние годы, были в основном посвящены переосмыслению уже тех документов, которые ранее были введены в научный оборот{89}. Такую оценку пытается дать в своей статье «Сталинская модель управления кинематографом» В. Михайлов. При этом выводы, к которым он приходит, опираясь практически на уже известную документальную базу, прямо противоположны прежним оценкам. Если процессы национализации и централизации рассматривались ранее как создание наиболее благоприятных условий для концентрации кинематографических средств и создания материально-технической базы производства, то теперь Михайлов оценивает это исключительно как идеологический расчет высшего политического руководства страной в создании абсолютно послушной и управляемой системы. Автор делает вывод, что именно И. Сталин, как творец командно-административной системы, стоял во главе создания единого централизованного ведомства по управлению киноделом.

Созданная Сталиным централизованная система управления кино верно служила ему все годы (а потом, заметим, также безотказно и всем его преемникам){90}. Главным, с точки зрения автора, является подчинение республиканского кино московской бюрократической машине (ранее в историографии этот факт рассматривался как добровольное стремление самих республик).

Безусловно, централизация системы управления киноделом действовала весьма эффективно, однако цензурирование кинематографа также развивалось по мере ужесточения идеологического контроля над всеми сферами общественной и культурной жизни страны. Открытие архивов позволило заполнить «белые пятна» истории советского кинематографа, обнародовать факты репрессий против киносоздателей и их произведений. Одним из важнейших справочников, с точки зрения фактографического обеспечения изучения проблемы, явился подготовленный Е. Марголитом и В. Шмыревым популярный «Каталог советских игровых картин, не выпущенных во всесоюзный прокат по завершению в производстве или изъятых из действующего фильмофонда в год выпуска на экран (1924–1953)»{91}. Каталог включает в себя название запрещенной картины, ее краткое содержание и мотивы ее запрета, а также подтверждающую запрет документацию. Можно согласиться с авторами-составителями этого бесценного издания в том, что подобные книги имеют явное преимущество и выигрывают по сравнению с поверхностными, не лишенными конъюнктуры трудами-однодневками. Проводя работу по сбору сведений о «полочном кино», авторы пришли к выводу, что любой фильм в условиях партийного руководства мог оказаться «полочным», живая жизнь с ее массой непредвиденных и удивительных подробностей вносила хаос даже в условиях партийного государства. Как отмечает в своей статье «Будем считать, что такого фильма не было» Е. Марголит, количество запрещенных картин сталинской эпохи приближается к 100, и трудно назвать кого-либо из общепризнанных классиков эпохи, в чьей биографии не обнаружилось бы запрещенная картина, поскольку все, что не совпадало с каноном, официальным мифом, отсекалось. Откровенно антисоветских картин не могло быть создано по определению — такова была организация производства кинопроизведения. Отсечение вариантов — вот главная функция «полки».