Читать книгу "Питер Пэн и Венди - Джеймс Мэтью Барри"

— Лети за мной, и всё будет хорошо!

Что ещё оставалось бедной Венди?!

Она позвала Питера, а потом Джона и Майкла, но только насмешливое эхо откликнулось на её зов.

Она ещё не знала, что Динь всем сердцем настоящей женщины ненавидит её. Растерянная, шатаясь от усталости, она последовала за Динь к своей погибели.

Глава 5. Остров наяву

С приближением Питера Нигдешний остров снова пробудился к жизни. Конечно, было бы правильнее сказать: „вернулся к жизни“, но Питер всегда говорил „пробудился“, и потому я тоже употребляю это слово. Обычно в его отсутствие жизнь на острове замирает. Феи встают по утрам на час позже, дикие звери воспитывают своих детёнышей, индейцы шесть дней в неделю с утра до ночи едят и пьют не переставая, а пираты и пропавшие мальчишки при встрече только показывают друг другу нос. Однако с возвращением Питера, который ненавидит спокойствие, все снова принимаются за своё: приложи ухо к земле — и ты услышишь, что жизнь на острове просто бьёт ключом.

В этот вечер расстановка сил на острове была такая. Пропавшие мальчишки выслеживали Питера, пираты выслеживали пропавших мальчишек, индейцы выслеживали пиратов, а дикие звери выслеживали индейцев. Они кружили и кружили по острову, но не натыкались друг на друга, потому что все шли с одинаковой скоростью.

Все жаждали крови, кроме мальчишек; как правило, мальчишки тоже её жаждали, но сегодня им не терпелось увидеть своего капитана. Мальчишек на острове бывает то больше, то меньше, смотря по тому, сколько их убивают и всякое такое; когда они подрастают, что противоречит правилам, Питер их немного укорачивает; сейчас их было шестеро, и двое из них близнецы, если считать близнецов за двоих.

Давай сделаем вид, будто мы прячемся вон там, среди зарослей сахарного тростника, и посмотрим, как они крадутся гуськом, держа руки на кинжалах.

Питер велел им, чтобы они ни в чём не походили на него, и потому они носят шкуры медведей, которых сами убили; они в этих шкурах лохматые и круглые как шары и, когда падают, катятся по земле. Вот почему они так уверены в себе и не боятся упасть.

Первым идёт Шалун, самый незадачливый из всей этой доблестной компании. Не везёт ему, хоть он далеко и не трус! У него на счету меньше приключений, чем у других мальчишек, потому что всё самое интересное обязательно происходит тогда, когда он на минутку отлучится. Бывало, увидит, что всё спокойно, и отправится собрать хворосту для костра, а вернётся — мальчишки подтирают с пола кровь. Невезение придало его лицу оттенок лёгкой грусти, но не ожесточило его, а скорее, напротив, смягчило, так что из всех мальчишек он самый добрый и скромный. Бедный Шалун, сегодня ночью тебя поджидает опасность… Смотри, как бы тебе не попасться на удочку! Ты себе этого не простишь! Знай, фея Динь-Динь задумала сегодня коварный план, ей нужен исполнитель, а она считает тебя самым простодушным из всех мальчишек. Шалун, берегись коварной Динь!

Как мне хотелось бы, чтобы он нас услышал! Но ведь по правде-то мы не на острове, и он идёт вперёд, грызя ногти.

Вторым идёт весёлый и беспечный Задавака, а за ним — Малыш, тот, что на ходу режет из дерева свистульки и весело пляшет под собственную музыку. Малыш больше всех о себе воображает. Ему кажется, что он помнит всё, что было до того, как он пропал, все нравы и обычаи тех дней, вот почему нос у него дерзко вздёрнут. Четвёртым идёт Задира, самый отчаянный из всех; ему так часто приходилось выходить из рядов, когда Питер строго говорил: „Виновный — шаг вперёд!“ — что теперь он, не думая, делает шаг вперёд, даже если он совсем не виноват.

Последними идут Близнецы. Описать их невозможно — того и гляди примешь одного за другого! Питер плохо себе представлял, что такое близнецы, а то, чего не знал он, не разрешалось знать и другим, вот почему Близнецы не могли сказать о себе ничего определённого и только держались поближе друг к другу и пытались всем угодить, словно извинялись за что-то.

Мальчишки исчезают во мраке, а за ними, после перерыва — впрочем, очень короткого, так как на острове всё происходит быстро, — выходят на их след пираты. Их ещё не видно, но голоса их слышны, и поют они всегда одну и ту же страшную песню:

Хватай, держи, души, трави! Да здравствует разбой! Пускай потонем — и на дне Мы встретимся с тобой!

Более кровожадных бандитов ещё не видывал свет! По ним давно уже плакала верёвка. Вот немного впереди, как всегда наклонив голову к земле и прислушиваясь, сверкая золотыми дублонами в ушах и загаром на мускулистых руках, идёт Красавчик Чекко, тот самый Чекко, который приказал вырезать своё имя кровавыми буквами на спине тюремщика в Гао. Этот огромный негр, что идёт за ним, поменял множество имён с тех пор, как отказался от того, которым матери до сих пор пугают своих детей на берегах Гуиджимо. За ним — Билл Джукс, весь покрытый татуировкой, тот самый Билл Джукс, которому по приказу Флинта, капитана „Моржа“, дали сотню ударов плёткой, прежде чем он выпустил из рук мешок с золотыми луидорами, а за Биллом — Куксон, говорят, он брат Чёрного Мэрфи (только это не доказано), а за ним — Старки-джентльмен, служивший когда-то младшим учителем в закрытой школе, — он даже убивает не без учтивости! — и Лапша, у которого руки растут задом наперёд, и Верзила, что служил у капитана Моргана, и боцман Неряха, как ни странно, очень милый человек, который вонзал нож так нежно, что на него невозможно было обидеться, и Роберт Маллинз, и Альф Мейсон, и многие другие негодяи, издавна наводившие на всех ужас в Карибском море.

В окружении этого тёмного сброда огромный и мрачный как ночь ехал Джеймс Крюк (он всегда подписывался Джэс Крюк), о котором шла слава, что это единственный человек, которого боялся сам Корабельный Повар. Он возлежал на грубо сколоченной колеснице, которую везли пираты, а вместо правой кисти у него был железный крюк, и он то и дело подгонял им пиратов. Обращался он с ними как с псами, и они подчинялись ему беспрекословно, как псы. Его смуглое лицо было смертельно бледно, волосы падали ему на плечи длинными локонами, на небольшом расстоянии походившими на чёрные витые свечи, что придавало грозный вид его прекрасному лицу. Глаза у него были нежно-голубые, как незабудки, в них светилась безграничная скорбь, и, лишь когда он ударял тебя своим крюком, в них вспыхивали вдруг две красные точки, озарявшие их свирепым пламенем. В манерах он всё ещё сохранил нечто величественное, так что даже когда он раскраивал тебе череп, то делал это не без достоинства, и говорят, что он славился как прекрасный рассказчик. Страшнее всего он бывал в те минуты, когда проявлял наибольшую учтивость, — это, вероятно, и есть знак настоящего воспитания; изящество речи, не изменявшее ему, даже когда он бранился, и благородство манер свидетельствовали о том, что он не ровня своим подчинённым. Обладая безграничной храбростью, он, по слухам, боялся только вида собственной крови — она была густой и весьма необычного цвета. В одежде он старался подражать стилю, связанному с именем Карла II, — когда-то в начале своей бурной карьеры он услышал, что про него говорили, будто он странным образом похож на злосчастных Стюартов; а во рту держал мундштук собственного изобретения, в который вкладывались одновременно две сигары. И, конечно, самой мрачной его чертой был железный крюк.