Читать книгу "Марина Голуб в жизни, театре, кино. Воспоминания друзей - Виктор Борзенко"

– Был 91-й год, – это уже рассказ Светланы Воробьевской. – Я впервые летела в Америку к нашим общим друзьям, как раз к тем, у которых мы гостили в Каменке. Они недавно эмигрировали, и им, естественно, не дали вывезти ценные вещи. Теперь это должна была сделать я.

Вообще, поездка в Америку в те годы была таким экстраординарным событием, что Марина, конечно же, вызвалась меня провожать.

В ушах у меня были громадные серьги, в кошельке – бриллиантовые кольца, в сумке – антикварные тарелки XVIII века.

– Я отвлеку пограничников, – сказала Маня и решительно направилась к стойке. – Вы знаете, это моя подруга. Она летит в Америку. Раньше она ездила только в Болгарию. Ей сейчас очень сложно, она ужасно волнуется.

Маринка отчаянно кокетничала и продолжала пудрить ему мозги. Неожиданно она начала меня целовать, обнимать, даже заплакала – вроде оттого, что мы так надолго расстаёмся. В какой-то момент этот театр ему надоел, он отдал мне паспорт и сказал: «Счастливого пути». Так я перешла границу.

* * *

– А меня Марина однажды выручила так, – говорит Юлия Фрид. – В конце 90-х мы с дочкой Марьяшей тоже жили в Америке в пригороде Нью-Йорка. Марина с театром «Шалом» приехала на гастроли. Мы ждали с нетерпением, договорились, что заберём её в центре и поедем к нам. В условленном месте её не оказалось. Мы сделали кружок на машине, потом ещё один. Марины всё не было. Пришлось парковаться. Выходим, и моя шестилетняя дочка Марьяша начинает рыдать. Оказалось, что она, как её учили, нажала все кнопочки, дверцы захлопнулись, а ключи остались внутри.

Значит, ситуация такая: машина загораживает въезд, работа паркинга парализована, ребёнок ревёт. А я совершенно спокойно говорю:

– Нам некогда. Сейчас мы уходим, потому что должны встретить нашу подругу, а когда вернёмся, что-нибудь придумаем.

Мы с Маней не виделись год. Радость встречи была неописуемой. Мешало одно:

– Слушай, Манечка, мы пока не можем никуда двинуться. Наша машина заблокировала парковку…

Пришли туда. Я, Марьяша, Маня хохочем как полоумные… Сотрудники паркинга суетятся, не знают, что делать с нашей машиной. Пытаются какими-то линейками вскрыть замок – ничего не получается.

– Так, негритосы, спокойно, не волнуйтесь, – говорит им Маня по-русски.

Я в ужасе:

– Ты что? Их так называть нельзя – нас засудят.

– А как их называть?

– Ну, черные, black.

В этот момент она увидела прохожего, который нёс рубашки из химчистки.

– Вот то, что нужно! Попросите у него вешалку!

Взяли вешалку. Маня её раскрутила, сделала прутик и, просунув его вдоль стекла, на глазах потрясённых парковщиков открыла замок. Мы были абсолютно счастливы. Особенно веселилась моя дочь Марьяша. Так начались наши приключения в Нью-Йорке.

* * *

– Вообще, Марина и дети – это тема для целой поэмы, – подчеркивает Татьяна Венгерова. – В начале девяностых мой сын Антон был ещё очень маленьким. Такой блондин с голубыми глазами, нежный, но при этом очень боевой, непослушный и трудноуправляемый. И только Маня всегда находила с ним общий язык. Однажды она стала свидетельницей того, как шестилетний Антон на глазах у гостей отломил головки всех подаренных цветов. Она подозвала его:

– Антош, ну как тебе не стыдно! Ну как ты себя ведёшь! Разве так можно?

Он посмотрел на Маню, молча куда-то ушёл и вдруг принёс ей цветочек.

В другой раз он не хотел стричься. Она пришла и говорит:

– Антон, давай мы с тобой договоримся. Ты спокойно посидишь, а я тебя подстригу.

Он говорит:

– Пять рублей.

Она говорит:

– Три.

Так они торговались, торговались, и в результате она его подстригла за рубль. Для него Марина была совершенно святой человек. Она приходила, и дети от неё не отходили ни на шаг, потому что она чувствовала их и понимала детскую психологию.

Кино

В кино Марина Голуб начинала совсем с маленьких ролей, скорее, даже эпизодов. Большие кинороли придут к ней лишь к концу девяностых.

В 1980 году Марина дебютировала в дилогии Сергея Герасимова «Юность Петра». Вслед за этим снялась у Эльдара Рязанова в фильме «О бедном гусаре замолвите слово». Это был выход без слов. Но какой выход! Дама, должно быть, лёгкого поведения с балкона машет платочком, приветствуя гусарский полк. И всё это – так энергично, легко, ярко, весело, что не заметить и не запомнить Марину было невозможно.

Марина очень любила вспоминать съёмки в фильме о гражданской войне по роману Николая Островского «Рожденные бурей». Роль в фильме можно измерить в секундах, но эта работа произвела на Марину незабываемое впечатление, потому что на съёмочной площадке ей довелось встретиться с Иннокентием Смоктуновским.

Марине Голуб всего 24 года, Иннокентию Михайловичу – 56 лет. Мэтр. Она внимательно наблюдала за тем, как он готовился к выходу на площадку. Собранный, молчаливый, сосредоточенный – он старался как будто не расплескать, не растратить себя до того момента, как звучала команда «мотор».

– У меня в жизни, – говорил он, – не так много сил, и я берегу их для работы.

Марина придёт к этому способу актёрского существования. Но гораздо позже. Когда начнёт репетировать, пожалуй, главную роль своей жизни – Вассу Железнову. А тогда она являла собой прямо противоположный психотип. Её энергия – и профессиональная, и человеческая – била ключом.

Но актёрская удача ей не слишком благоволила. Марину Голуб долго «не замечали» режиссёры. И, если нужен пример настойчивой борьбы за своё призвание, за своё место в искусстве, в том числе борьбы с собой, то это Марина!

– Были моменты, когда могли опуститься руки, – говорила она. – Не позволяла. Брала себя за гриву и вытаскивала. Всегда много работала. Не было денег, не было популярности. Ждала, продолжала пахать. Читала, смотрела, думала… И на каком-то этапе количество перешло в качество. Мой совет: не смотрите на других, больше занимайтесь собой. Если нет чего-то, что есть у соседа, не страшно. Значит, не пришло время. Но обязательно придет[15].

И пришло. Спустя много-много лет она дождалась предложения от великого экспериментатора кино. Всемирно известный режиссёр Питер Гринуэй снял Марину Голуб в одном из фильмов своей трилогии «Чемоданы Тульса Люпера». Режиссёр рассказывал, что бывали случаи, когда даже он не замечал всей сложной внутренней жизни, которую проживала актриса за несколько минут. Всю глубину её игры он мог оценить, только когда смотрел уже отснятый материал. Ирония, ревность, подозрительность, преданность – всё это игралось не как смена чувств и состояний, а существовало одновременно, читалось в глазах, паузах, словесных пикировках.