Читать книгу "Люди-мухи - Ханс Улав Лалум"

Он стоял на прежнем месте; на круге лежала пластинка с записью Венского филармонического оркестра. Дрожащей рукой я опустил на пластинку иглу звукоснимателя. Я ожидал, что этикетка окажется фальшивой, но вздрогнул, услышав громкие звуки вальса. Судя по всему, пластинка была подлинной. Звук был установлен почти на полную громкость. Я ждал окончания записи, надеясь, что в конце услышу выстрел. Уменьшив звук, я слушал музыку, но выстрела так и не дождался. После того как отзвучали последние ноты, лапка проигрывателя поднялась и вернулась на свое место.

Сначала я испытал разочарование. Потом, несмотря на очевидный провал, громко рассмеялся: оказывается, самоуверенная Патриция тоже ошибается! Я снова поставил пластинку и увеличил звук, а потом набрал номер, записанный на листке бумаги.

Патриция сняла трубку после первого же гудка. Из-за музыки я заговорил громче:

– Я в квартире Харальда Олесена; включил проигрыватель и прослушал всю пластинку. По-моему, мы пошли по ложному следу.

На другом конце линии какое-то время молчали. Возможно, Патриция несколько секунд и сомневалась, но быстро взяла себя в руки:

– Ну конечно, так и должно быть! Другого варианта просто нет. Там отдельный проигрыватель или современная стереосистема с кассетным магнитофоном?

Я быстро покосился на проигрыватель, и сердце у меня упало. Проигрыватель в самом деле являлся частью большой новой стереосистемы с кассетным магнитофоном. Внутри магнитофона я увидел кассету. Услышав мои слова, Патриция реагировала молниеносно:

– Значит, ответ – в кассетном магнитофоне. Включи кассету, но убавь звук, а то переполошишь весь дом. Когда все прослушаешь, перезвони мне. Но, конечно, если и на кассете выстрела не окажется, больше не трать время напрасно и не звони мне снова.

Отдав приказ, Патриция Луиза И. Э. Боркман, не попрощавшись, повесила трубку.

Я с сомнением покосился на стереосистему, но все же выключил проигрыватель и перемотал кассету на начало. Судя по этикетке, на кассете была записана Девятая симфония Бетховена. Мне показалось, что перемотка продолжалась целую вечность. Я включил воспроизведение, уменьшил звук и стал ждать. Вначале раздались знакомые звуки Девятой симфонии. Мне показалось, что я напрасно потратил время. Однако через пару минут музыка оборвалась и послышался громкий щелчок. Следующие двадцать пять минут кассета, как мне показалось, ползла медленно, словно черепаха. Сначала я расхаживал по комнате, но, по мере приближения пленки в кассете к концу, подошел ближе к колонкам стереосистемы.

Я ожидал, что пленка вот-вот закончится, но вдруг услышал еще один приглушенный щелчок, за которым последовал громкий выстрел. Несмотря на то что я прикрутил звук, выстрел показался мне атомным взрывом. Я вздрогнул и застыл на месте. Кассета остановилась. Я простоял на месте пять минут, гадая, чья рука могла включить магнитофон в последний раз.

Когда мне удалось совладать с собой, набрал телефонный номер, и Патриция снова ответила после первого же гудка.

– Выстрел прозвучал в самом конце?

Я подавленно буркнул «да», еще более подавленно поздравил ее с успехом и чуть громче объяснил, что выстрел записали в самом конце кассеты с Девятой симфонией Бетховена. Она глубоко вздохнула, и я живо представил, как дрожит телефонная трубка у нее в руке.

– Хвала небесам! А то я уже забеспокоилась. Не забудь снять с проигрывателя и магнитофона отпечатки пальцев, но особенно ни на что не надейся. Мы имеем дело с коварным преступником.

Я ответил, что так оно, судя по всему, и есть, но ее догадка помогла понять, как он покинул место преступления. Кроме того, теперь можно уточнить время убийства: оно произошло почти на двадцать пять минут раньше. Мои последние слова ее как будто смутили.

– Погоди-ка. Во-первых, я вовсе не уверена в том, что убийца – «он», а во-вторых, откуда ты взял двадцать пять минут?

Я улыбнулся про себя, думая, что на сей раз ее опередил, и сообщил, что запись на одной стороне кассеты рассчитана на двадцать пять минут звучания. Я ждал восклицания: «Ага!» – но вместо него услышал тихий вздох облегчения и еще один прямой вопрос:

– Но у нас ведь нет доказательств, что убийца поставил кассету в магнитофон сразу после того, как произвел роковой выстрел?

Я вынужден был снова признать ее правоту. Теоретически убийца мог провести в квартире Олесена сколько угодно времени до того, как поставил в магнитофон кассету и вышел. Кстати, и пленку можно было перемотать вперед, так что убийство могло произойти всего за несколько минут до воспроизведения записи выстрела. Вдруг я вспомнил, что судмедэксперт ведь тоже называл довольно большой промежуток времени смерти – от восьми до одиннадцати. Посовещавшись, мы с Патрицией сошлись на том, что подозреваемыми можно считать всех жильцов, у которых не было железного алиби на период с восьми до десяти минут одиннадцатого. Кроме того, она попросила меня заехать к ней и кое-что обсудить до того, как я приступлю к повторным допросам соседей.

6

Через полчаса я снова сидел в библиотеке «Белого дома» перед принцессой Патрицией. Она радостно грызла большую морковь, отчего стала похожа на необычайно самодовольного кролика. Сжимая морковку в левой руке, правой она стремительно записывала мои слова: я пересказывал ей показания соседей. Не раз мне приходило в голову, что я самым вопиющим образом нарушаю тайну следствия. Если это станет известно, меня ждут крупные неприятности. Правда, казалось немыслимым, чтобы отец или дочь выдали меня. С детских лет я привык уважать Боркманов и считал их людьми, достойными доверия. Более того, сейчас Патриция мне помогала. Кроме того, я понял, хотя мне неприятно было в том признаваться, что мне очень нужна помощь для того, чтобы схватить коварного убийцу Харальда Олесена.

Патриция впервые показала себя хорошей слушательницей; она не перебивая выслушала мой довольно долгий пересказ того, что мне удалось выяснить до сих пор. Несколько раз я замечал, как поблескивали ее глаза, но, когда я умолкал, она раздраженно призывала меня продолжать.

– Все очень интересно и в чем-то познавательно, – подытожила она около четырех часов, когда я замолчал.

Я предпочел расценить ее слова как комплимент и тут же многозначительно спросил:

– Так кто же убил Харальда Олесена?

Она едва заметно улыбнулась и сокрушенно вздохнула:

– Расследовать убийство, когда преступник неизвестен, – во многом почти то же самое, что рисовать портрет. Вечером в четверг перед нами стоял совершенно чистый холст. Нам удалось нанести на него несколько штрихов, которые впоследствии приведут к другим штрихам. И хотя вскоре все, возможно, станет ясно, прежде чем лицо преступника проявится на портрете, придется усердно потрудиться. Несмотря на уточненное время убийства, мне по-прежнему трудно представить, как убийца вошел к жертве, оставшись незамеченным, – и как он потом вышел. Учитывая все, что нам известно, убийца почти наверняка кто-то из жильцов дома. Правда, и других вариантов пока исключать нельзя. Поскольку Харальда Олесена убили между восемью часами и десятью минутами одиннадцатого, все, кто находился в здании – за исключением младенца, конечно, – теоретически обладали такой возможностью.