Читать книгу "Сингапурский квартет - Валериан Скворцов"

— Когда выходить в путь? — спросил отец.

— День сообщу. Нужно спросить астролога… Домой не возвращайтесь. Поживете до отъезда в публичном доме «Дворец ночных курочек» — в южной части, близ Храма вечности. Рядом квартал заморских дьяволов, посольства и миссии, вокзал, большие гостиницы, людно, вы затеряетесь там… Сейчас из-за осады ассенизационные обозы бездействуют, все загажено нечистотами. Иностранцы протестуют. По договоренности тех же иностранцев с коммунистами власти выпустят за городские ворота один обоз с отбросами. Две пароконные повозки в нем будут наши. Их и нагрузим товаром вместо дерьма…

— Кто договаривается?

— Профессор Ку из университета. Либерал. Его студенты и обеспечивают для правительства посредническую связь с коммунистами. Эти же студенты поведут обоз из города, ваши повозки тоже. Вожжи примете у них за линией фронта. И правьте себе в Яркенд.

— Как мы подсядем к студентам?

— Во «Дворце ночных курочек» вам дадут знать особо… От меня уходите через заднюю дверь. Отныне, депутат Лин Цзяо, избегайте дважды пользоваться одной дорогой или посещать второй раз одно и то же место. Это закон.

Отец поклонился.

Вечером принесли записку с предложением встретиться в маньчжурской харчевне на Рынке восточного умиротворения. Распорядитель подавальщиков, когда отец назвался ему в дверях, завел депутата с сыном на второй этаж, поставил блюдце с тыквенными семечками и исчез. Внизу, в общей зале, стоял пар от пампушек, баранины, разваренного риса, чая и подогретого шаосиньского вина. В осажденном-то городе! Чавкали и рыгали, будто свиньи.

— Приветствую почтенных, — прозвучал за их спинами сиплый голос. Прошу извинить за опоздание… Нужно было обменять расписки на деньги, а многие банки, оказывается, позакрывались… Разыскал один на улице Ванфуцзин. Ужасные порядки… Банкиры не живут в том же доме, а приходят делать деньги в определенные часы… Записка была от меня. Я — Цинь, мастер-караванщик.

Он оказался мастером скоростного лузганья семечек, шелуху от которых сплевывал между балясинами на головы сидевших в нижнем зале менее состоятельных посетителей. В углах губ редкие усы прикрывали рваные шрамы, будто однажды караванщик перегрызал струны цитры. Темя покрывала седая щетина. Он по-мусульмански выбривал голову.

Подавальщики споро принесли кастрюлю-самовар с тлеющим углем в поддоне, расставили миски с бараниной, черными яйцами «Столетнее наслаждение», маринадами, луком, красной капустой, котелок с дымящимся рисом и пиалы с соусами. Свинину не подали. Поэтому отец удивился, когда принесли и вино.

— Шаосиньское? Для всех?

— Послушай, депутат, — сказал Цинь развязно, — запомни: три мусульманина — один мусульманин. Два — половина его. А один — и вовсе не правоверный…

Он, конечно, напрасно пытался показать свое превосходство над отцом, который не спускал вульгарной непочтительности. Отец не спускал этого даже могущественному капитану Сы. У Клео возникло безотчетное предчувствие, что однажды отец убьет караванщика. Еще он подумал: кто будет платить по счету?

— А что будем есть в пути? — спросил Клео. — Если как сегодня, ничего лучше не придумаешь!

— Будем глотать то, что перед этим съедят, переварят и высрут верблюды…

Цинь отпустил под овчинной курткой ремень на штанах. Рыгнул. Подмигнул Клео.

Разговаривал он с набитым ртом, брызгая слюной. Если попадался горячий кусок, втягивал с шипением воздух сквозь редкие зубы. Сплюнув капустный лист назад в пиалу, назвал, как бы между прочим, место встречи, когда повозки с товаром минуют линию блокады Пекина. В городке Баотоу на реке Хуанхэ. И стремительно, чуть ли не давясь, нажравшись до отрыжки, ушел первым, сказав, чтобы отец расплатился за обед, поскольку стоимость ужина, устраиваемого для знакомства, входит в оплату услуг караванщика. Такова традиция. Вышло так, что отец, депутат первого в истории Китая парламента, ставил угощение такому ничтожеству!

На улице мела поземка. В жарко натопленной гостиной «Дворца ночных курочек» девицы слонялись в американских ночных рубашках и купальниках, некоторые вообще в одних чулках. Карнавал для офицеров осажденного гарнизона шел ежевечерне. Каморки девиц занимали второй этаж. Над косяком двери, которая вела в предоставленную им комнату, висела красная табличка с золочеными иероглифами: «Белоснежная Девственность».

Сама Белоснежка, переехавшая к товарке, вызвалась готовить им завтрак по-пекински, как значилось в меню заведения. Жидкая пресная каша, почти рисовый отвар, распаренные овощи и сливовый компот. Девушка оказалось такой красоты, что депутат, усмехнувшись, велел сыну закрыть рот, пока в него не залетела муха.

Во «Дворце ночных курочек» они прожили четыре дня. Белоснежная Девственность плакала, когда узнала об отъезде Клео. Он стеснялся сказать отцу, что происходило между ними, когда депутат отлучался по делам. Белоснежка затаскивала Клео на себя, нежные пальцы обшаривали его обнаженное тело, он переживал долгие минуты мучительного ожидания, прежде чем оказывался в «лоне нежнейшего лотоса». Это называлось «принц в пламени негасимого наслаждения» и стоило дорого. Клео купался в «пламени» безвозмездно, по любви. Белоснежная Девственность продиктовала адрес, по которому умоляла писать, чтобы облегчить ей боль неминуемой разлуки.

— Как же ты прочтешь письмо, если не знаешь иероглифов? — удивился Клео.

Белоснежка ответила, что попросит прочитать подругу. И продиктовала:

— Девице по имени Белоснежная Девственность во «Дворце ночных курочек» рядом с винным заведением «Ворчливая жена» на улице Восьми достоинств к югу от ворот Чиэн в Пекине.

С ассенизационным обозом, возчиками в котором действительно оказались студенты, они проехали Восточные ворота. Порывистый ветер крутил в их нефе повешенного, казавшегося невесомым и иссохшего, словно осенний лист. Возница-студент, завернувшийся в маскхалат и одеяло поверх американской ворсистой шинели, сморщив нос от трупной вони, сказал:

— Нужны решительные меры по спасению родины от расхитителей и спекулянтов, а также других себялюбцев.

Возможно, высокие слова предназначались для офицера, выводившего обоз до линии фронта. Офицер и коммунистический командир обменялись на ветру какими-то свертками, не обращая никакого внимания на объезжавшие их телеги, совсем не походившие на ассенизационные. Клео удивился: вокруг на много сотен шагов не было ни одного солдата и стояла оглушающая тишина. Где же фронт?

Студент, оказавшийся дезертиром по имени Чжун Цы, рассказывал о боях своей 60-й армии во Вьетнаме, потом в Чунцине и Пекине. Второй студент, с удивительной для его учености сноровкой подправлявший навозные мешки под хвостами крепких лошадок, важно качал головой и повторял, что эти исторические подробности непременно следует занести в дневник. В университет, по его словам, он приехал в начале учебного года и из-за осады ни на одной лекции ещё не побывал.

Несколько раз пролетали самолеты. Красных так и не повстречали.