Читать книгу "Фотограф (сборник) - Владимир Сотников"

Внутри стало тепло – совсем не так, как от парилки. Я захмелел – пили большими глотками, а в ковшике оставалось еще много. Постаралась Майя. Хмель гасил мою обиду, и я вдруг потихоньку начал ощущать что-то вроде великодушия.

– Вот ты говоришь – липнут. – Я забыл, что сейчас этого Константин не говорил. – Потому что тебе надо – раз, и готово. Не привык возиться. А ты попробуй понять, что ей нравится, притворись, завоюй.

Наверное, я попал в больное место. Константин хлебнул из ковшика, задохнулся, поводил им вокруг себя, будто собираясь выплеснуть, но поставил на скамейку.

– Тебе нравится, ты и воюй. По своему вкусу. А это не для меня, студент.

Я усмехнулся и понял: так вот как, наверное, называют меня в лагере за глаза. Студент – хотя мое студенчество было в сравнительно далеком прошлом.

– Я не студент, а промывальщик четвертого разряда. Ты – вездеходчик, я – промывальщик. И вместе мы делаем общее дело. – Мне казалось, что я пошутил.

– Странный ты тип. Вроде похож на тех, кого я недолюбливаю. И – не похож. Не злись. Давай допьем. А если не хочешь ехать, не едь. Или Майку брать не будем. Вдвоем поохотимся.

– Да нет. Поехали. Все скопом. – Я разудало махнул рукой, и мы пошли мыться.

Я тихонько затянул: он сказал, пое-ехали… Константин молча улыбался.

В предбаннике раздевался начальник партии, потягивал носом воздух:

– Пили.

В лагере формально существовал сухой закон, означавший, что выпивать все должны тайком.

Константин искренне удивился:

– До бани? Вот сейчас бы – самый раз! Михалыч, я завтра на охоту еду. Выходной. Но если сразу не повезет, я задержусь до первой удачи, ладно?

– А ночевать где будешь?

– На старой буровой, там вагончик с печкой мы оставили. Вот его беру, – Константин кивнул на меня, – и Майку. Посмотреть хотят.

– А промывать кто будет?

– Я все промыл, а следующие пробы буровики только к вечеру в понедельник привезут, – сказал я.

– Да тут и буровики не нужны – бери лопатой на берегу пробы и промывай. Ладно, езжайте. Осторожно с оружием. И с Майей поаккуратней, без всяких там… – Последние слова своего краткого инструктажа начальник проговорил уже из бани.

По дороге мы зашли к Майе.

– Не хватило, да? Больше не дам. – Она была готова к уговорам.

– Да нет, ты лучше с собой возьми. Поедем же завтра на охоту, – сказал Константин, и я заметил, как хитро он произнес последнюю фразу: то ли спрашивая, то ли утверждая.

Он смотрел на Майю, она – на меня.

– На охоту завтра поедем, – весело перетасовал я слова и даже чуть-чуть продирижировал рукой.

Майя улыбнулась.

– Когда?

– В шесть. Оденься потеплее, – сказал Константин.

– В шесть, – повторил и я, – в шесть часов после войны. И соли, Майя, не забудь, соли, крупинками.

Я вышел. Пусть поговорят, подумал я, пусть. Наверное, и там, на старой буровой, подамся куда-нибудь в тундру, оставлю их наедине. А сам буду цветочки собирать. Чушь собачья.

Константин догнал меня.

– Про какую соль ты плел?

– Про каменную. Да это я так спьяну шучу. А чего ты вылетел? Остался бы – подобрать одежду для охоты.

Константин словно не слышал последних слов.

– Спьяну. Сколько там выпили. Как-то ты заводишься непонятно. С полоборота. Все нормально, а ты в каждом слове подвох ищешь. Говорю – едем на охоту, а ты – да, на охоту, на кого? И так говоришь, как будто я тебе должен. – Константин выругался, впрочем, беззлобно, словно злился не на меня, а на себя самого.

– Ладно, – я протянул руку для прощания. В лагере никто ни с кем не здоровался, ни тем более прощался – за руку.

Я всегда перед сном думаю. Однажды во время бессонницы произнес я вслух эту фразу, и она мне назойливо запомнилась. И каждый вечер я повторял ее про себя, словно перекидывал временной мостик и ко вчерашнему дню, и к позавчерашнему, и ко всем прошедшим.

В этот вечер, засыпая, я думал как-то странно. Между словами не было связи, они носились вокруг меня, как блики света от зеркального шара под куполом цирка. Константин, Майя, охотники, крупинки соли, зуб мамонта, на живца, шлихи, шлихи, на вездеходе – этих слов было много, как ударов сердца. И я был уверен, что вижу во сне ту маленькую часть жизни, которой мне недоставало раньше, но я все так же был в стороне, внизу – я запрокидывал голову под купол, и голова тяжелела, валилась навзничь…

В шесть утра Константин ждал нас, сидя в кабине вездехода. Прогреваемый мотор работал ровно, его звук напоминал бульканье кипящей смолы в огромном котле. Подошла Майя. Я подумал, что впервые вижу ее обычное лицо – сонное, неулыбчивое. Правая дверца кабины была неисправна, и Константин сказал, чтобы мы залезли сверху через люк. Смешно мы усаживались. Майя залезла первой, и я, опуская ноги в кабину, понял, что она хочет сидеть крайней, у дверцы. А я сверху втискивался как раз между ней и дверцей, всей своей тяжестью отодвигая ее на середину. «В тес-но-те, да не в би-де», – бормотал я, сползая, как клин, вдоль Майи. «Фу», – оценила она шутку, отодвигаясь.

Почему вездеход, поравнявшись с охотничьей избушкой, вдруг повернул и объехал ее вокруг? Сразу я подумал, что Константин хочет проверить сеть или просто поворачивает к лагерю – забыл что-нибудь. Но он молча смотрел вперед, потягивая на себя один рычаг – и вездеход опять выехал на свою колею, словно затянув петлю.

Я уже давно отвык от скорости – те километров сорок в час, которые выжимал Константин из вездехода, казались мне полетом. Мы взлетали на небольшие холмики и опадали вниз, и вода из луж-оконцев окатывала ветровое стекло, Майя охала, а я улыбался от удовольствия мягкого, как на качелях, падения. Да и не только от скорости я отвык. Чем жестче давила справа дверца, тем приятнее слева я чувствовал Майю, прижатость ко мне ее бедра, бока – ту самую тесноту, которая и где-нибудь в такси вдруг обратит на себя все внимание, как будто больше и думать не о чем.

Мчались мы так долго. Майя встала и высунулась из люка, как танкист, и что-то восхищенно вскрикивала, когда видела вспархивающих перепелок или уток.

Константин сбавил скорость и остановил вездеход.

– За тем перешейком могут быть олени, – сказал он.

Механизм охоты был прост, борзых и лошадей, о которых говорила Майя, заменял вездеход. На равнине олени не подпускали вездеход близко – лишь издали мы видели серые пятнышки, словно уносимые от нас сильным ветром. И с подветренной стороны мы на малой скорости приближались к какому-нибудь холму, который закрывал нас и гасил звук мотора. У подножия Константин врубал повышенную передачу – и в несколько секунд мы взмывали на вершину. Если в низине, за холмом, оказывались олени, они сразу же начинали убегать, но расстояние до них все-таки было достаточным для прицельного выстрела.