Читать книгу "Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева"

– Сначала часто, потом редко. Сейчас совсем не видимся, только переписываемся.

– А деньги на телефон он кладёт, – уточнил дядя.

– Да.

Дядя похлопал по краю кровати и встал.

– Слишком много слов… – махнул он рукой и вышел из комнаты. – Приходи, чаю попьем! – услышала я его голос с кухни.

Больше он не спрашивал меня об этом.

Вечером мы гуляли в парке возле дома. Старый Иерусалим дрожал внизу золотым миражом в бархате ночи.

– Видишь, насколько наш район выше старого города? Здесь даже есть специально оборудованные места, чтобы смотреть на город. Пойдем, покажу.

Мы пошли по дорожкам из белого камня к вершине парковой горы. Несколько скамеек, обращенных к старому городу, располагались полукругом, словно в театре. Внизу показывали золотой мираж.

– Давай посидим? Здесь так красиво.

Мы сели под стук пришедших мне смс. Я стала отвечать. Дядя нахмурился.

– Да подожди ты! – крикнул он. – Что ты бросаешься отвечать, как только он напишет! Нельзя же так делать! Ответь через час, на следующий день, а лучше вообще не отвечай! Пусть волнуется, думает, что с тобой, почему не отвечаешь! Это только на пользу пойдет отношениям. Поверь старому ловеласу. Мне семьдесят три года! Я жизнь прожил. Я знаю, что я говорю. С мужиками нельзя так. Чем женщина доступней, тем меньше ценят. Ты себе цену не знаешь! Он тебе дарил что-нибудь? Нет. Он с тобой ездил куда-нибудь? Нет! Он тебе обещал что-нибудь? Нет! Тыкать пальцем в телефон – невелика заслуга. Да он просто онанист. Одна рука на кнопках, другая в штанах. Есть такая порода мужиков. И знаю я эти вечные темы…

– Правда? – наивно спросила я.

– Правда… – успокоился дядя. – Брось его. Не нужен тебе такой. Ты такая… необыкновенная… Сама не знаешь, какая ты…

– Вот и он мне это всегда говорит…

Дядя взял меня за руку и улыбнулся.

– Мне можешь верить. Я тебе как родственник говорю.

Мы смотрели, как старый Иерусалим мерцал огнями в ночи и молчали. Пришло два смс. Потом ещё одно и ещё. Я знала, что если прочту, то обязательно отвечу. Не смогу не ответить. Поэтому не стала брать телефон, зато стала думать, что он хотел, дятел мой. Четыре смс подряд. Может, что-то важное? Может, что-то случилось?

– Вот молодец! – похвалил меня дядя. – И не отвечай. И не думай о нем. Пусть он думает о тебе.

Телефон стих.

– Что тебе завтра вкусненького купить?

– Манго и дыньку, – я поцеловала дядю в щёку.

– И все? А творожок? А рыбку? А индюшку?

– Ну это обязательно… – нагло промурлыкала я.

– Вот. Я лучше знаю, что ты любишь! Племянница! – засмеялся дядя и обнял меня за плечи.

Инь-янь

«Тель-авивская улица сухими губами бордюров молила небо о влаге. Мольбы испарялись, не поднимаясь выше подошв. Мёртвое пекло лилось с посиневшего неба в трещины белёсых домов, в оплавившиеся выбоины мостовой. Отсутствие обычных для этого города растений, прильнувших к своим капельницам, льстило глухому солнцу…»

За две недели безделья в гостях у родственников желание складывать буквы в слова раздулось до злокачественной литературной опухоли. Опухая на исторической родине, я пробиралась по раскаленным булыжникам, боясь не столько упасть и пришквариться, сколько выронить свежесочинённую фразу про сухие губы бордюров…

«Ч-чёрт!» – раздался позади мужской споткнувшийся голос, за ним женский: «Осторожно!»

Я обернулась на русскую речь. Мужчина и женщина. Оба – высокие, светловолосые, загорелые, не похожие на израильтян. Женщина немного старше, очень красивая. Мы спеклись взглядами. Точно знакомая. Но кто, откуда? Лопасти памяти принялись ворочать склеротические пласты.

Ольга! Фотограф! Мы работали на одном проекте лет десять назад. Я писала о семимильных шагах книжной индустрии, которыми она шагает к краю цифровой пропасти, а Ольга обеспечивала наглядный материал. Очень хороший фотограф. Точно, она!

В Ольгиных глазах шагали коллеги, соседи и знакомые с транспарантами: «Нет, не она!» Шествие длилось секунды. В зрачках время течёт со скоростью мысли, а не со скоростью толпы малознакомых людей.

Ольгин спутник выгуливал ожидающий взгляд между нами на поводке полуулыбки.

– Господи! Татьяна! – узнала Ольга, когда я уже собиралась сдаваться. – Вот она, профессиональная память! Лицо помню, а что с этим лицом делала – ну никак!

Она засмеялась и обняла меня, подвинув ближе блондина.

– Познакомьтесь! Это Татьяна. Мы вместе работали, в Москве ещё. Это мой муж, Миша.

– Очень приятно! – муж протянул загорелую руку.

– Ты как здесь? По святым местам? – улыбалась Ольга.

– В гостях у родственников.

– У тебя здесь родственники?

– Да, на Роша Шона собираемся каждый год.

– Молодцы какие! А у меня никого тут не было, когда переехала сюда с бывшим мужем…. Ой, как я рада тебя видеть!

Она порылась в сумочке, протянула визитку.

– Приходи сегодня вечером к нам. Сможешь? Часов в семь.

– Смогу. Спасибо.

– Ты где живёшь?

Я назвала адрес.

– Ну это рядом. Минут пятнадцать на такси. Там есть на иврите. Таксисту покажешь, привезёт.

Мы еще раз обнялись и поцеловались.

– Ждём! – прижалась Ольга к плечу блондина.

Мы помахали друг другу, и супруги свернули на соседнюю улицу, такую же раскалённую. Он держал ее под руку. Ее светлые волосы покачивались в такт шагам. Она, на каблуках, несмотря на жару, такая же красивая, как была, без греющего женского злорадства: «а коленочки-то уже бесформенные» или «а сиськи-то явно сделанные», – просто красивая. Ну, если только пара лишних килограмм. И все же, что-то сломалось в ее красоте, словно потерялся маленький пазл, без которого уже не было картины…

Таксист, похожий на московского кавказца, но без пытки русским языком, прочёл адрес на иврите и завращал глазами по часовой стрелке. На цифре «три», напротив меня, он остановился. Надо было что-то говорить, но что и на чём?

– Вотс an? А ю окей? – спас меня американский кинематограф.

Таксист повторил адрес вслух, интонацией расставив вопросительные знаки после каждого слова.

– Город? Район? Улица?

– Йес, йес!

– Дэнжерос!!! – выпрямил он вопросительные знаки в восклицательные.

– Ноу, ноу, итсокей! – беспечно уверила я.

Он втянул голову в плечи, ощетинив брови и волосы в носу, и обвёл глазами край большой опасной горы, что следовало понимать как: «Я предупредил. Моё дело крутить баранку».