Читать книгу "История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта - Филипп-Поль де Сегюр"

Наполеон выслушал этого министра с улыбкой, сопровождаемой одной из его обычных ласк. Он сказал министру, убежденному в своей правоте: «Значит, вы думаете, что я не смогу найти казначея, чтобы оплатить военные расходы?» Герцог пытался узнать, на кого упадет это бремя, но император одним словом, в котором проявилось всё величие его планов, закрыл рот потрясенному министру.

Он очень аккуратно оценивал все трудности предприятия. Его упрекали в использовании метода, отвергнутого во время войны с Австрией, пример которого подал знаменитый Питт в 1793 году.

В конце 1811 года парижский префект полиции узнал, как говорили, что один печатник втайне подделывает русские банкноты; он приказал его арестовать; последний сопротивлялся, но в итоге в его дом ворвались, схватили его и привели к магистрату, которого он поразил своей уверенностью и еще более тем, что его защищал министр полиции. Печатник был немедленно отпущен; более того, он продолжал свою деятельность по подделке банкнот, а с момента нашего вступления в Литву мы распространяли известие о том, что в Вильне нами была захвачена казна вражеской армии, в которой нашли несколько миллионов русских банкнот.

Каково бы ни было происхождение этих фальшивых денег, Наполеон относился к этому с предельным отвращением; неизвестно даже, приказывал ли он каким-либо образом их использовать; однако во время нашего отступления, когда мы оставляли Вильну, наибольшая часть этих банкнот была найдена нетронутой, и их сожгли по его приказу.

Глава II

Между тем Понятовский, которому эта экспедиция обещала перспективы трона, великодушно помогал императорским министрам доказать, что она опасна. Любовь этого польского князя к родине была великой и благородной страстью, его жизнь и смерть доказывают это; однако она никогда не делала его слепым в отношении истины. Он описал Литву как непроходимую пустыню; ее дворяне стали наполовину русскими, нрав жителей холодный и медлительный; нетерпеливый император прервал его: он ждал доводов в пользу предприятия, а не возражений.

Правда, наибольшая часть этих возражений была лишь слабым повторением его собственных мыслей, с которыми он жил долгое время. Люди не знают, насколько серьезно он оценивал опасность; начиная с 30 декабря 1810 года он разными способами изучал условия страны, которая рано или поздно должна была стать театром решающей войны, и слал множество эмиссаров для составления обзоров; он требовал готовить для него множество записок о дорогах в Петербург и Москву, о нравах жителей, особенно представителей торгового класса, короче говоря, обо всех ресурсах страны. Он упорно добивался этого, поскольку, ничуть не обманывая себя в отношении пределов своих сил, не разделял уверенности некоторых людей, которая, возможно, мешала им понять, насколько важным было унижение России для будущего существования Великой Французской Империи.

В таком духе он еще раз обратился к трем своим высокопоставленным сановникам[9], чьи хорошо известные услуги и верность предполагали искренность в общении с ними. Все трое, будучи министрами, эмиссарами и послами, были знакомы с Россией в различные эпохи. Он пытался убедить их в полезности, правомерности и необходимости этой войны; но один из них[10]особенно часто прерывал его с нетерпением.

Этот высший офицер, не отличаясь гибкостью, но подчиняясь порывам своей искренности, истоки которой следует искать в его характере, военном образовании и, возможно, в его родной провинции, воскликнул:

«Не нужно обманывать себя или пытаться обмануть других, Франция обладает континентом, но разве нельзя обвинить ее союзников в несоблюдении условий континентальной системы? В то время как французские армии заняли всю Европу, в чем можно упрекнуть русских с их армией? Разве теперь ваши амбиции заключаются в том, чтобы обвинить Александра в его амбициях?

Решительность этого государя такова, что если вторгнуться в Россию, то нечего ждать мира, пока хоть один француз останется на ее земле; при этом непоколебимая национальная гордость русских совершенно соответствует решительности их императора.

Да, его подданные обвиняют его в слабости, но они не правы; его нельзя судить по той самоуспокоенности, которая была проявлена в Тильзите и Эрфурте, в нем больше нет восторженности, неопытности и налета амбициозности. Этот государь любит справедливость, он хочет, чтобы правота была на его стороне, он может колебаться до определенной поры, но затем становится твердым; если сказать о его отношениях с подданными, то он навлечет на себя большую опасность, заключая позорный мир, чем ведя неудачную войну.

Более того, как можно не видеть, что в этой войне следует бояться всего, даже наших союзников? Разве вы не слышали ропота недовольных королей о том, что они лишь ваши префекты? Чтобы обернуться против нас, они, все они, только ждут подходящего случая: зачем рисковать, давая им шанс?

С 1805 года система войны, вынуждавшая даже самых дисциплинированных солдат заниматься грабежом, сеяла семена ненависти по всей Германии, которую французские войска теперь собираются пересекать. Намерены ли вы бросить собственную армию за границы государств всех этих народов, чьи раны, которыми они обязаны нам, еще не зажили? Какую ненависть и возмущение вызовет он во Франции, поступая таким образом!

И на кого, на что собираетесь вы опереться? На Пруссию, которую пять лет уничтожали и союз с которой был притворным и вынужденным? Более того, вы собираетесь провести самую длинную линию военных операций, которую когда-либо проводили, сквозь страны, чей страх был молчаливым и чья угодливость может стать предательством, страны, похожие на вулканы, зола которых прячет ужасное пламя, готовое вырваться наружу при малейшем ударе?

В итоге, каким может быть результат столь многих завоеваний? Сделать маршалов королями, которые, будучи более амбициозными, чем генералы Александра, станут, возможно, действовать по их примеру, разве что не желая смерти своего монарха, — смерти, которая однажды неизбежно случится на одном из многих полей сражений и, возможно, до соединения ваших трудов в единое целое, причем каждая война возрождает внутри Франции надежды различных партий и дискуссии, уже законченные.

Желаете ли вы знать мнение армии? Военные считают, что лучшие солдаты находятся в Испании; что полкам, слишком часто формируемым за счет рекрутов, не хватает сплоченности; что солдаты даже не знают друг друга и не уверены, могут ли они положиться друг на друга в случае опасности; что первая линия маскирует слабость двух других, что уже, из-за молодости и слабости, многие из них пали во время первого марша под тяжестью ранцев и оружия.

Тем не менее, в этой экспедиции в большей степени не любят страну, в которой нужно вести войну, чем саму войну. Литовцы, говорят, хотят нашего прихода, но какие условия их ждут? Мы слишком хорошо их узнали во время кампании 1806 года! Где наши солдаты должны квартироваться, среди плоских равнин, непохожих на места, где позиции и укрепления создаются самой природой?