Читать книгу "Человек и история. Книга третья. Начало трудовой деятельности - Владимир Фомичев"

– Кто это «он»?

– Кто принёс тогда зимой Хариса, чтоб тот не замёрз.

Ко мне тут же направились несколько татар, предлагая остановиться. У меня, как всегда в таких случаях, в голове пронеслось несколько мыслей, причём все настороженные. Мужики подошли почти вплотную ко мне и заговорили почти все разом:

– Эта, – они указали на женщину, – даже не узнала, кто принёс Хариса.

У меня сразу же мелькнула мысль: наверно, пьяного Хариса сначала обобрали, потом столкнули в сугроб. Я принёс Хариса, денег у Хариса не оказалось – значит, эти деньги «повисли» на мне, за что мне сейчас и придётся держать ответ. В это время к нашей беседе подключился ещё один подошедший. Он протянул мне руку и отрекомендовался:

– Харис. Зухра говорит, что это тот, который зимой….

Тут вмешалась Зухра:

– Он тогда ещё шапку снял, и я запомнила его.

Мне ничего не оставалось делать, как сознаться в своём поступке. Меня поразила резкая перемена в их настроении. Стало казаться, что они встретили самого дорогого уж если не брата, то друга.

Лезли наперебой знакомиться. Некоторые говорили, что они меня давно знают. Короче, через несколько дней я был самым дорогим гостем у них в доме. Такое гостеприимство, радушие редко где встретишь, не говоря уж об изобилии стола! Там я впервые ознакомился с татарскими национальными блюдами. Водка, как говорится, лилась рекой – наливалась по-шахтёрски в большие гранёные с ободком (как их называли, «малинковские») стаканы, причём до краёв и выпивались они сразу. Правда, потом долго, с чувством, с аппетитом закусывали. Всё же если кто за столом ослабевал, крепкие татарки, за столом не присутствовавшие, тут же подхватывали его и уводили или уносили в другую комнату, где он мог красиво лёжа догуливать.

Если он, будучи ещё не в порядке, порывался к столу, его не пускали, а на желание выпить тут же подносили стаканчик водки, но сильно разбавленный водой, как мне показалось. В начале веселья кто-то предупредил – видать, по традиции, – что за столом гость русский и чтобы все говорили по-русски. Но знавший меня гордо заявил: «Да он по– нашему понимает!». Я, чтобы подтвердить это, к месту сказал несколько фраз по-татарски. Мне даже самому показалось, что я превратился, пусть на время, в татарина!

* * *

Глава 12. Прощай, Северный Урал!

Прошло около четырёх лет моей трудовой (и не только) деятельности на шахте «Капитальная-2» комбината «Губахауголь». Обязательный срок отработки три года молодого специалиста уже прошёл. Я даже его как-то и не заметил. Очень уж напряжённое было это время и до некоторой степени, интересное. Но с каждым годом меня всё чаще начинало волновать, беспокоить, тревожить, интересовать: а что же дальше? Для основных местных жителей такого вопроса, пожалуй, не существовало. У них были дома, квартиры, неплохо оплачиваемая работа, семьи. Если кого– то и волновала дальнейшая жизненная перспектива, так только подрастающее поколение, да и то далеко не всегда. Были и отклонения от этого правила. Некоторые довольно взрослые люди как-то хотели изменить свою жизнь или хотя бы место работы, специальность. Вот несколько примеров.

Мой хороший приятель, трудясь на подземных работах, окончил курсы бухгалтеров, освоил в то время «чудо техники» – арифмометр «Феликс», – и когда появилась вакансия в бухгалтерии, он тут же её занял. Причём сразу как-то округлился, стал более жизнерадостным.

Другой пример. Один горнорабочий выработал подземный стаж, который равнялся десяти годам, окончил курсы шофёров и уволился из шахты, радостно сообщив своим знакомым: отработал я свой срок, остался жив – вот теперь хочу пожить по-настоящему. Но что-то у него не сработало, не получилось. В первый же свой рейс на крутом узком повороте сорвался с машиной в пропасть. Правда, его гибель подтолкнула дорожников расширить этот поворот.

Мой друг Владимир Иванович Пьянков тоже не задержался на подземных работах, так как его пригласили на работу в горком комсомола. Он часто приезжал ко мне в гости – то один, то со своими первым и вторым секретарями. Так что, уютно устроившись, ничем и никем не стесняемые, мы беседовали на разные темы, с полной откровенностью выражая свои взгляды, которые в публичном месте и не со всякими людьми высказывать было непозволительно, а то и небезопасно. Насчёт выпить да закусить у меня был полный достаток. Постоянно имелись деликатесы, которыми снабжал меня спецмагазин. У горкомовских ребят тоже был доступ в подобные магазины, но, обременённые семьями и ограниченные размерами получаемого жалованья, они не могли приобретать деликатесы в желаемом количестве.

Моё положение было не в пример – значительно лучше. Попивая рислинг под записи только что заявившего о себе барда Высоцкого, мы пророчествовали о дальнейшем пути развития, свободомыслии в прогрессивном обществе. Набив оскомину кислым рислингом, переходили на привычную водку. Ею же и венчали «расходную». Понемногу я начинал делать выводы, что люди мечтательные не вполне удовлетворялись сложившейся жизнью. Они чувствовали себя как птицы, которым подрезали крылья, – чувствовали себя несчастными, не могущими взлететь за своей мечтой…

Примерно так, скорее всего, чувствовал себя и мой друг Владимир Пьянков. От безнадёжности он даже женился, чем навсегда похоронил свою мечту стать великим режиссёром. Здесь память услужливо предлагает притчу о двух лягушках, которые попали в горшок со сметаной. Так вот, я был той лягушкой, которая не захотела сразу тонуть, и продолжал барахтаться. Впрочем, если рассуждать справедливо, то у меня было для жизни всё: квартира, хорошая работа – опасная, но интересная, – были высокий оклад, премиальные, «северные» – всё это можно было занести в плюс.

Но были и минусы, да ещё какие! Вот их перечень: запылённый воздух в самой шахте, угольная пыль в очистных забоях, добавляли свою квоту породная пыль от проходки штреков, ядовитые газы после отпалки, кислотная вода, постоянная тревога. Это всё, что касалось подземных работ непосредственно в шахте. На поверхности были свои минусы: двадцатипроцентная нехватка кислорода (как-никак это же горы), удушливый запах от химических заводов, постоянно дымящих терриконов города Губахи, а в результате – быстрое облысение, выпадение зубов, старение кожи, да и множество других негативных моментов.

Несмотря на то, что я уделял очень большое внимание самообразованию, что-то постигал через заочное обучение, всё же этого оказывалось недостаточно для продвижения к намеченной цели. К тому же натура у меня не сумеречная, а любящая солнце, а здесь я месяцами не видел не только солнца, но даже дневного света, как это почти бывало всегда зимой. По радио часто передавали про строительство на Мангышлаке – где-то на Каспии. Меня приводило в восторг обилие там солнца, где по песку было невозможно ходить босиком, чтобы не обжечь ноги. А в самом песке можно было сварить яйца – куриные, конечно.

«Вот брошу этот Север и уеду туда, на юг, на Мангышлак», – тешил я свой организм под завывание пурги за окном. Так я и жил в последнее время с этаким беспокойством в душе, ибо легкомыслием я не страдал. Да, где-то море солнца, а ещё лучше – когда море, солнце и пальмы! Да, можно бросить всё – никто и ничто меня здесь не держит. Но куда ехать? Кто и где меня ждёт? Здесь, на Северном Урале, на этой шахте я кое-что значу, меня знают, я знаю, а там я буду для всех чужой человек с улицы, без всякой «протекции». Самому же аттестовать себя «я хороший», конечно, глупо. Ехать в угольные районы, даже южные, не входило в мои планы.