Читать книгу "Невольники чести - Александр Кердан"

— Да, никто судьбы своей не ведает. Все под единым небом ходим, ваше высокопревосходительство.

— И то правда…

Министр и Кошелев помолчали. Адмирал нарушил тишину первым:

— Люди смертны, а мысли их не умирают… Всколыхнул душу мне рапорт сей. Запросил я послужной список означенного капитана. И вот что обнаружилось: еще мичманом плавал Крузенштерн на «Мстиславе» у Григория Ивановича. И тот, по всему следует, задумку свою ему доверил… И коли уж за столько лет из головы молодой, всяким соблазнам подверженной, мысль о кругосветном вояже не выветрилась, значит, доверия сей Крузенштерн заслуживает. Определенно.

— А чего ж он, ваше высокопревосходительство, раньше-то молчал?

— Коли бы так… Не молчал. Распорядился я, таким же вопросом задавшись, проверить архив министерский. И найдено было там два рапорта Крузенштерна на имя предшественника моего графа Кушелева, на коих его рукою начертано: «Отказать за неимением надобности!» И это меня, Павлуша, еще более к капитану расположило. Вижу я за настойчивостью оного рачение о славе флота российского и пользе для Отечества нашего.

— Ваше высокопревосходительство, прошу простить дерзость мою, — Кошелеву, человеку до мозга костей сухопутному, давно уже хотелось задать министру этот вопрос. — Не преувеличиваете ли вы значение сего вояжа для судеб российских?

— Что? — адмирал, не привыкший к подобным высказываниям, гневно сдвинул седые брови. Однако сдержался. Ответил спокойно, внушительно:

— Преувеличить сие невозможно. Ибо расти нашей державе и впредь не на запад, а на восток предстоит. Там и богатства неисчерпаемые, и простор немереный, коие вкупе токмо государству могущества в глазах мира прибавить в состоянии. Уберечь же земли, россиянами освоенные, от зависти соседей и расхищения одним образом и мыслится — одновременно с моря и суши. Нынче же со стороны океана они там, на востоке, беззащитны. А посему решился я рапорту Крузенштерна ход дать и, заручившись поддержкою правления Российско-Американской торговой компании, участие коей в сем предприятии должно противников его и здесь, и за границей с толку сбивать, попытаться убедить государя в необходимости сего кругосветного вояжа. Тебе же, наместнику государеву на краю российских земель, доверяю сей тайный замысел, дабы и ты проникся важностью оного. До времени никому о том не сказывай, а придет час — сделай все, от тебя зависящее, чтобы дело сие не загубить. По всему видно: не минуют корабли наши камчатских берегов, каким бы путем в Америку ни шли. А коли так, на тебе святой долг — безопасность их обеспечить и всем необходимым снабдить. Это мой тебе наказ и напутствие. А теперь ступай, ступай, голубчик. Да хранит тебя Бог…

6

Правая рука от удара распухла. Выбитые и неумело вправленные самим Кириллом пальцы восстанавливали подвижность медленно и к непогоде нестерпимо ныли. Не снимали боль ни раскаленные на огне камни, ни лед, которые по очереди, следуя совету мичмана Штейнгеля, прикладывал он к ушибленной кисти.

Хлебников негодовал на себя. И не оттого, что впервые поднял руку на человека. Поступить иначе для него было бы потерей уважения к себе. Досадовал больше на свою неумелость: ударил-то так, что себе нанес ущерб наипаче, чем противнику.

Какой из него теперь комиссионер? Перо держать не может, а передоверить книги конторские никому нельзя. Отправиться в путь — дальние компанейские магазины и фактории нуждаются в срочной ревизии — тоже не в состоянии. И угораздило же его, давши реверс оправдать доверие компании, так опростоволоситься в самом начале службы на новом поприще! И все из-за этого Гузнищевского…

Впрочем, истины ради надо заметить: неприятности начались для Хлебникова куда раньше, сразу после памятного приключения с китом.

Когда Кирилла и спасенную им Елизавету Яковлевну Кошелеву подобрала и благополучно доставила на галиот шлюпка, они оказались в центре общего внимания. Изрядно нахлебавшуюся соленой воды, продрогшую и еще не пришедшую в себя Елизавету Яковлевну губернатор и судовой лекарь отвели в капитанскую каюту. Хлебникову же матросы наперебой стали предлагать кто рому, кто табаку. Смущенный таким участием, Кирилл спустился к себе в каютку, чтобы переодеться в сухое платье. Надевая сюртук, он сделал неловкое движение и чуть не вскрикнул от боли в пояснице.

Приступ ревматизма, заработанного Хлебниковым еще в Гижиге, приковал его к кровати на все остальное время плавания до Нижне-Камчатска.

На галиоте же дни шли своим чередом. Случай с кашалотом, как бывает со всяким происшествием, вскоре устал быть главной темой для разговора. Потом о нем и вовсе вспоминать перестали: в море у каждого утра — свои заботы.

Кирилл лежал в своей каморке один. Лишенный возможности исполнять обязанности суперкарго, он маялся бездельем. Ни читать, ни думать ни о чем не хотелось. Нездоровому — все не мило. Изредка, в минуты, свободные от вахты, заглядывал к нему Штейнгель. Один раз, в сопровождении мужа, нанесла визит больному Елизавета Яковлевна. Она осунулась, была бледна, однако попыталась улыбнуться Кириллу. Да и генерал, обычно не щедрый на сантименты, расчувствовался, пожал ему руку с благодарностью:

— Вы мужественный, благородный человек. Мой дом всегда открыт для вас…

По прибытии на Камчатку Кирилл почувствовал себя немного лучше и при помощи Штейнгеля и матросов перебрался в деревянный домик, в одной из комнат которого располагалась контора компании, а в другой, служившей и спальней, и кухней для комиссионера — его предшественника, ему, Хлебникову, предстояло отныне жить.

Первым из служителей, кто пришел засвидетельствовать почтение новому представителю компании, оказался помощник прежнего комиссионера приказчик Гузнищевский. Из инструкции, полученной в Охотской конторе, Кирилл знал, что после отъезда на матерую землю его старого знакомого Горновского Гузнищевский вел все дела компании на полуострове и у него предстоит новому комиссионеру их принимать.

Посему, ответив на приветствие вошедшего, Хлебников пытливо оглядел его: сработаемся ли?.. Первое впечатление было благоприятным: высокий статный мужчина лет сорока, широкая улыбка, открытый лоб… И все же что-то в облике приказчика настораживало. Может быть, глаза… Про такие говорят: сам — сыт, а очи — голодны. Отчего пропадало обаяние улыбки, сужался к надбровьям лоб, да и сам приказчик становился похож на здание, у которого фасад побелен, оштукатурен, а стены — гнилые. Словом, бархатный весь, а жальце есть.

Только нравится или несимпатичен тебе твой сослуживец — это дело десятое. Коли не в состоянии ты его от себя удалить, работать вместе все равно придется. Потому Кирилл ничем свои мысли не выдал. А Гузнищевский рассыпался в заверениях в своей преданности компании и лично новому комиссионеру.

— Расторжка у нас здесь знатная, Кирилла Тимофеевич. Народец местный тароват и простодушен. Три шкуры бобра за один железный нож меняют… С того и прибытки у компании твердые, — с бессменной улыбкой говорил он. — А нам что и надобно: купить подешевле, продать подороже…

— А как же честное имя российского купечества? Эдак и о компании слава дурная пойдет…