Читать книгу "Собачья голова - Мортен Рамсланд"

* * *

Благодаря графу Фольке Бернадотту дедушка остался в живых, избежал «маршей смертников» в последние дни войны и вот теперь плыл по безмятежным голубым водам Эресунна. В Швеции все окружающее наконец стало казаться ему хорошо знакомым, но до конца войны еще оставалось несколько недель, и Аскиля поселили в Рамлёсе, где ему подлечили больную ногу и подкормили в палате для истощенных пленных. Наверное, должно было наступить облегчение, но такого не произошло. Вместо этого ему стали сниться сны. Ему начали сниться те сны, которые потом будут мучить его всю оставшуюся жизнь. Ему снился Герман Хемнинг, бросившийся в противоположную сторону, когда они вместе бежали из лагеря. Именно охваченное ужасом лицо Германа преследовало Аскиля в кошмарах. Не что-нибудь другое. Не собаки-ищейки, что ранним утром подбежали к дереву, на которое Аскиль забрался, спасаясь бегством где-то на востоке Германии. Не два человека в форме, которые теперь, когда сбежавшему заключенному уже некуда было деваться, брели к его дереву чуть ли не прогулочным шагом. Один из них был роттенфюрер СС Майер, другой — рядовой, которого Аскиль прежде никогда не видел. И не собака, которая вцепилась в его лодыжку, и не удары прикладами винтовок, которыми они гнали его по замерзшим кочкам до того самого холма, где их ожидали еще двое. Один из них стоял на коленях на заиндевевшей земле, избитый и дрожащий от холода, как и Аскиль, а другой, еще один неизвестный рядовой, стоял, нацелив ему в лоб винтовку. Аскиль оцепенел, когда понял, что стоящий на коленях человек — это Герман. Он все время думал, что тот в безопасности. Что ему удалось спастись, раз ищейки взяли след Аскиля.

«Ну что ж, посмотрим, у кого сильней воля к жизни, — предложил Майер, — устроим небольшое состязание — или убьем их обоих?» Это была какая-то темная история, которую Аскиль никогда не рассказывал полностью, хотя и возвращался к ней всякий раз, когда напивался. Я представляю себе, как еще одно истошное «НЕТ!» рождается внутри Аскиля. Блестящий пистолет Майера сверкнул в утреннем сумраке, и две пары глаз уставились друг на друга: Германа Хемнинга и Аскиля, бросившихся после побега в разные стороны. «Удачи тебе, приятель», — было последнее, что они сказали друг другу, и вот они снова встретились, избитые, дрожащие от холода, оба готовые драться за свою жизнь в альтернативном театре Майера. «Ну, давайте же», — закричал Майер, — «los Ihr Schweinhunde»[8], — закричал рядовой, которому хотелось хоть какой-то компенсации за целую ночь тяжкого труда. Аскиль и Герман посреди поля на востоке Германии… Мгновение каждый из них оценивал неожиданно появившегося противника, и Аскиль собирался уже было прокричать «НЕТ!» в лицо роттенфюреру Майеру, но опомнился и вместо этого направил свое «НЕТ!» на прежнего соседа по нарам барака 24, Германа Хемнинга, согревавшего его холодными ночами и поднимавшего ему дух скабрезными анекдотами и разными байками из своего детства в рабочем квартале Осло. Теперь он стоял, охваченный ужасом, отказываясь ударить Аскиля, уже готовый умереть, «нет», шептал он, «нет…». Тут над их головами раздались пистолетные выстрелы, Герман сделал шаг вперед и ударил Аскиля, который уже был готов к бою. Аскиль отпрянул, нанес Герману сокрушительный удар в печень и набросился на него как взбесившийся пес…

Он всегда просыпался в этом месте. Посреди бешенства. Он спасался бегством от собак-ищеек, и вот теперь сам стал бешеной собакой.

Уже на следующий день после его прибытия в Рамлёсу медсестра предложила ему написать домой, и Аскиль с отсутствующим видом взял лист бумаги и ручку, не очень хорошо понимая, какие слова следует написать Бьорк, маме Ранди и папе Нильсу.

Когда через некоторое время он передал медсестре письмо, оказалось, что оно адресовано вовсе не родственникам в Норвегии, а матери Свиного Рыла в Ольденбург. Он попросил медсестру отправить письмо как можно скорее, но она лишь с подозрением посмотрела на него.

— Разве вы не из Бергена? — спросила она. — А за что вас посадили?

— Ни за что, — прошептал Аскиль, — но мать этого педика должна знать правду.

— Педика? — переспросила медсестра.

— Да, — вздохнул он.

Неделю спустя Аскиль написал еще одно письмо, на сей раз жене Германа Хемнинга в Осло, но это письмо, как и письмо в Ольденбург, так никогда и не было отправлено.

Потом пришло освобождение, король Хокон VII и правительство вернулись из английской эмиграции, но в Бергене по-прежнему ничего не знали об Аскиле, совсем ничего, хотя папа Нильс и обивал пороги всевозможных инстанций, а Бьорк посылала запросы всюду, куда только можно было написать. «Наверное, он умер где-то в лагерях», — предположил доктор Тур, но Бьорк попросила его никогда больше так не говорить.

— Он когда-нибудь вернется домой? — спросил маленький племянник Аскиля свою бабушку, и Ранди ответила, что это только Богу известно. — А правда, что он плотник? — продолжал Круглая Башка, который не знал собственного отца и практически все время жил у бабушки с дедушкой, а его мать, Ингрид, жила в однокомнатной квартире в городе. — Так ребята на улице говорят. Говорят, что он плотник, потому что однажды ударил немца палкой по голове.

— Плотник? — переспросила мама Ранди. — Что еще за чушь?

— Аскиль! — кричала медсестра в Рамлёсе, склонившись над моим впавшим в апатию дедушкой. — Да встаньте же вы с кровати! Напишите письмо. Поезжайте к семье. Вы не должны проводить здесь остаток жизни.

«А почему бы и нет?» — подумал Аскиль, глядя на нее отсутствующим взглядом, а потом, повернувшись к ней спиной, снова погрузился в себя. В течение двух долгих лет образ Бьорк, кутающейся в розовый плед под березами на Калфарвейен, поддерживал в нем жизнь, он заставил его вылезти из зловонной ямы, заставил его убить охваченного ужасом Германа Хемнинга где-то посреди поля на востоке Германии, но теперь, когда он, свободный человек, мог наконец-то отправиться домой, то не спешил покинуть Рамлёсу. Неожиданно оказалось, что образ Бьорк в сквозяще-светлом березняке имеет отношение совсем к другой жизни, к тому времени, когда Аскиль был молод и наивен, был молодым человеком с юношескими мечтами, мечтами о контрабанде и богатстве, странствиям по морям… Да, Аскиль действительно всерьез подумывал о том, чтобы никуда не уезжать из Швеции и начать все сначала в стране, где его никто не знал. В одно прекрасное утро, когда объятый ужасом Герман Хемнинг не приковывал его к постели, он попытался разузнать, нет ли возможности остаться, и главный врач ответил, что это не исключено. Спустя неделю ему сообщили адрес шурина главного врача, который жил в Гётеборге и, возможно, мог ему чем-то помочь.

На следующее утро Аскиль в течение полутора часов сидел на кровати, покачивая ногой. «Ехать — не ехать, да или нет…»

Затем он отправился в Берген.

Плотник

Улица Калфарвейен выглядела как обычно, но уже возле вокзала он стал ловить на себе удивленные взгляды, и когда, опираясь на палку, прохромал по дорожке сада и постучал в дверь дома, из которого его когда-то, тысячу лет назад, выдворил Торстен, он вообще перестал что-либо понимать.