Читать книгу "Все способные держать оружие - Андрей Лазарчук"

Поворачивалась направо-налево и покачивалась. Этак медленно и плавно.

Сильно дымя, выезжали со стоянки угловатые разрисованные автобусы. Ими не любили пользоваться: слишком долго ехать. Было бы куда удобнее, если бы один маршрут, допустим, шел в Перу, другой — в Скутари, третий кружил по лабиринтам Старого города. Нет, нельзя, решили городские начальники, тогда получились бы отдельные автобусы для русских, для немцев, для турок, нет, сделаем единый маршрут… и кое-кому из бедных студентов приходится добираться до дома два с лишним часа.

Хотя есть и плюс: можно готовиться к занятиям. Или смотреть кино.

Зойка была одна. Тедди свернул где-то, и вот — пропал. С ним это происходило регулярно. Он мог так пропасть на целые недели, а потом от него получали открытку из Сиднея.

— Будем ждать? — решил уточнить я. Зойка не ответила, только посмотрела на меня задумчиво, смешно приподняв кончик носа указательным пальцем. — На наследника престола хочешь посмотреть?

— Я уже видела. Он в ректорате сидит. Я зашла, а он там. Парень и парень. На тебя похож. И с ним два таких робота… — она изобразила лицом, каких именно робота.

Заверещал телефон. Это был Тедди.

— Ребята, меня не ждите. Давайте в шесть часов в «Азиче». Пока.

Отбой. И все. Перезвонить ему и уточнить обстоятельства невозможно: Тедди всегда держал канал вызова отключенным. Таковы были общие принципы его бытия.

— Значит, ты будешь меня развлекать, — распорядилась Зойка. — С чего начнем?

Я пожал плечами и сел за руль: Зойка машину не водила.

— Я бы поела жареной рыбы, — тут же сообщила она.

— Жареная рыба — это профанация, — сказал я. — Рыба должна быть только отварная. Почитай Мелвилла.

— Зануда этот ваш Мелвилл. Другое дело — Эрментруда Вассен. Это я понимаю.

Она меня дразнила. Эрментруда Вассен была писательницей для умственно задержавшихся. Кроме шуток. По крайней мере, с этого она начинала — с сочинения историй для воспитанников специальных школ. Судя по ее нынешней популярности, треть населения причисляла себя к умственно задержавшимся.

Я не слишком этому удивлялся.

Год 1991. Игорь 07.06. Около 22 час Улица Гете, дом 17, квартира 3

Свечи воткнуты в бутылки — и свечи, и бутылки самых разных форм и размеров, и есть свечи, горящие цветным пламенем, — а на окнах красные шелковые шторы, а за окном — в упор — уличный фонарь, и потому на всем лежит багровый отсвет. Запахи воска и духов. Еще чего-то, знакомого смутно и напоминающего мельком о борделях Владика. Легион бутылок в баре, все наливают себе сами и пьют, смакуя. Вот, познакомьтесь, это Игорь, инженер из Сибири. О! Сибирь! Как вы там живете, там же холодно? Так и живем. Я никак не мог сосчитать гостей: приходили в гостиную, выходили из гостиной, стояли на балконе, жались в коридоре, из библиотеки доносились несуразные звуки… человек двадцать пять — тридцать? Где-то так…

Единственное, что я установил точно, это то, что компания смешанная: были здесь и немцы, и русские, и помесята, и белесый скандинав, и негритянка, и два араба, кажется, гомики. Кто-то, поминутно падая со стула, читал невразумительную поэму, в которой дух Гитлера спорил с Вельзевулом и доказывал, что в аду он горит совершенно напрасно, на что Вельзевул отвечал кратко: «Лекен мир арш!», а кто-то другой демонстрировал русскую тоску, меланхолически и бесконечно повторяя на балалайке одну и ту же фразу: «Светит месяц, светит ясный…» Сплошной декаданс — еще бы, раз хозяйка встречает гостей в одних черных чулках и шляпе с вуалью.

Арабеска. Курили травку — не скрываясь. Похоже, нюхали кокаин. Не все, но многие. Наверняка и кололись где-нибудь — благо, темных углов хватало. Когда мне представляли кого-нибудь, обязательно называли профессию: актер, художник, преподаватель чего-то, студент чего-то, литератор, издатель, журналист… К журналисту я присмотрелся. Он старался казаться гораздо пьянее, чем был на самом деле. Не исключено, что он собирал материал для светской хроники… «полусветская хроника», забавно… Ко мне вдруг привязалась одинокая рыжая кошка, терлась о ноги и мяукала. Негритянка — на ней был длинный халат из тяжелого белого шелка без единой застежки — угостила меня черной марокканской сигареткой. Мы с ней покурили и поболтали о разном, а потом направились в ванную, чтобы углубить знакомство. Но в ванной подобное действо уже шло вовсю, мелькали белые ягодицы и смуглые груди, и ввинтиться туда не удалось. В библиотеке же было другое: там странно, жутковато шаманили. Двое, парень и девушка, очень похожие лицами и выражениями лиц, одетые в передники из грубой кожи и цепей, стоя спиной к спине, выбивали руками на передниках — звук получался сухой и четкий — монотонный изнурительный ритм и тянули неизвестные слова, на одной ноте и почти одним, совершенно нечеловеческим голосом, а ноги их, как бы сами по себе и почти наперекор тому, что отбивали руки и пели голоса, стремительно мелькали в немыслимой сложности танце… не знаю, почему, но этот танец, и этот мерный ритм, и это нелюдское пение достали меня до самой середины — так, что мороз прошел по хребту. Что-то должно было произойти сейчас, сию секунду, что-то жуткое и упоительное одновременно… пойдем, пойдем отсюда, потащила меня за руку моя негритянка, пойдем, тут сейчас такое начнется… я хочу увидеть, сказал я, пойдем, не надо, не надо этого видеть, не надо на это смотреть, пойдем… Мы медленно выпятились из библиотеки — нас уже подперли сзади, — миновали ванную, из которой толчками шел раскаленный воздух, и по бесконечно длинному коридору подошли к двустворчатой черной двери, я оглянулся: стены коридора были прозрачны, и за стенами видна была гостиная, и огромного размера журналист с огромным бокалом в руках смотрел на меня и явно хотел что-то сказать, но я погрозил ему пальцем, и мы вошли в дверь, за дверью стояла квадратная кровать, покрытая черным, на кровати мелькали задницы, я насчитал пять и сбился, а за кроватью стояла огромная, еще больше журналиста, голая Криста в черной шляпе с вуалью, держа руки перед собой, и к пальцам ее шли нити от кувыркающихся на кровати, и мы прошли в следующую дверь, белую, за дверью было пустое пространство, белый туман, и, раздвигая его, мы дошли до красной двери, за которой почему-то опять оказалась гостиная, давай еще по одной, предложила моя негритянка, давай, согласился я, мы раскурили друг другу тонкие черные сигаретки и обменялись ими в знак дружбы, журналист не сводил с нас тяжелого взгляда, казалось, что глаза у него не только свинцового цвета, но и сделаны из свинца, перед нами опять была черная, маленькая, пришлось согнуться пополам, чтобы войти, дверь, и за дверью на четвереньках качалась Криста, а сзади к ней пристроилось лохматое облако, похожее на медведя, а поперек нашего пути лежала, как белуга на блюде, порезанная ровными ломтями пышная блондинка, и пришлось обходить ее, путаясь в складках черного бархата, и мы вползли в белую дверь, крошечную, как крысиная нора, и там, в плывущем белом тумане, сбросили с себя все, что могли, и получили наконец свое. Я тонул, тонул, тонул, загонял себя в глубину, а меня выталкивало наверх, втягивало и снова выталкивало, и вдруг я почувствовал, что отрываюсь от всего и парю без опоры, без верха и низа, и тут что-то глухо лопнуло во мне, рвануло беззвучно, и больше я ничего не помню.