Читать книгу "Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман"

Изобилуя энергией и честолюбием, сознавая свою силу, впитав идеи Ницше и Трейчке, эта нация считала себя наделенной правом господствовать и в то же время обманутой, потому что остальной мир отказывался признать это право. «Мы должны, — писал представитель германского милитаризма Фридрих фон Бернарди, — обеспечить германской нации и германскому духу на всем земном шаре то высокое уважение, которое они заслуживают… и которого они были лишены до сих пор». Он откровенно признавал лишь один способ достижения этой цели; и все Бернарди помельче, начиная с кайзера, стремились к этому уважению с помощью угроз и демонстраций силы. Они потрясали «железным кулаком», требовали своего «места под солнцем», славили добродетели меча в хвалебных песнях о «крови и железе» и «сверкающей броне». В Германии перефразировали принцип Рузвельта в международных делах — «Говори мягко, но держи большую дубину» на тевтонский вариант: «Ори и имей наготове большую пушку». Когда она была выдвинута, кайзер приказал своим войскам, отправлявшимся на подавление боксерского восстания в Китай, вести себя как гунны Аттилы (выбор гуннов в качестве германского прототипа был его собственным), когда пангерманские общества и военно-морские лиги непрерывно множились, другие нации ответили альянсами, после чего Германия завопила: «Окружение!». Перепевы о том, что «Германия находится в полном окружении», назойливо повторялись более десятилетия.

Зарубежные визиты Эдуарда продолжались — Рим, Вена, Лиссабон, Мадрид. Он посещал не только королевские семьи. Каждый год он проходил курс лечения в Мариенбаде, где мог обмениваться мнениями с «Тигром Франции» Клемансо, своим ровесником, который занимал пост премьера в течение четырех лет во время царствования Эдуарда. У короля были две страсти — элегантная одежда и пестрая компания. Он пренебрег первой и стал восхищаться Клемансо. «Тигр» разделял мнение Наполеона о том, что Пруссия «вылупилась из пушечного ядра», и считал, что ядро летит во французскую сторону. Он работал, планировал, маневрировал под влиянием одной главной идеи: «В стремлении к господству Германия считает своей основной политической задачей уничтожение Франции». Он сказал Эдуарду, что, если наступит такое время, когда Франции понадобится помощь, морской мощи Англии будет недостаточно, напомнив, что Наполеон был разбит при Ватерлоо, а не у Трафальгара.

В 1908 году Эдуард, к неудовольствию своих подданных, нанес официальный визит русскому царю на императорской яхте в Ревеле. Англичане рассматривали Россию как старого Прага времен Крыма, а что касается последних лет, то как угрозу, нависшую над Индией. Либералы и лейбористы считали Россию страной кнута, погромов и казненных революционеров 1905 года, а царя — как заявил Рамсей Макдональд — «обыкновенным убийцей». Неприязнь была взаимной. России не нравился союз Англии с Японией. Она также ненавидела Англию за то, что та воспрепятствовала ее историческим посягательствам на Константинополь и Дарданеллы. Николай II слил два своих излюбленных предрассудка в одной фразе: «Англичанин — это жид».

Однако старые разногласия были не настолько серьезными, как новая реальность, и, следуя настояниям французов, жаждавших, чтобы их два союзника пришли к согласию, Англия и Россия в 1907 году подписали конвенцию. Считалось, что личная дружба между монархами рассеет оставшееся недоверие, и Эдуард отправился в Ревель. Он вел долгие переговоры с русским министром иностранных дел Извольским и танцевал с царицей под музыку из «Веселой вдовы» с таким успехом, что даже заставил ее рассмеяться — став, таким образом, первым человеком, который смог достичь подобного эффекта с тех пор, как царица надела корону Романовых. Это был не пустяк, как могло бы показаться на первый взгляд, потому что царь, про которого вряд ли можно было сказать, что он правит Россией в прямом смысле этого слова, был деспотом, а им, в свою очередь, правила жена, женщина с сильной волей, хотя и слабым умом. Красивая, истеричная и болезненно подозрительная, она ненавидела всех, кроме своих близких и нескольких фанатичных или безумных шарлатанов, которые утешали ее отчаявшуюся душу. Царь, не наделенный умом и недостаточно образованный, по мнению кайзера, был способен лишь на то, «чтобы жить в деревне и выращивать турнепс».

Кайзер считал, что царь находится в его собственной сфере влияния, и пытался при помощи хитроумных уловок оторвать его от альянса с Францией, возникшего в результате собственной глупости Вильгельма.

Завет Бисмарка «дружить с Россией» и договор «Перестраховки», воплощавший этот завет, были забыты Вильгельмом, что явилось первой и самой худшей ошибкой его правления. Александр III, высокий, суровый русский царь тех времен, в 1892 году быстро изменил направление и вступил в альянс с республиканской Францией, пойдя даже на то, чтобы встать «смирно» при исполнении «Марсельезы». Кроме того, он относился с пренебрежением к Вильгельму, считая его «un garcon mal eleve»[47], и постоянно оказывал ему чрезвычайно холодный прием. После того как Николай унаследовал трон, Вильгельм старался исправить свою ошибку, направляя молодому царю длинные письма (на английском языке), в которых давал советы, сообщал слухи и сплетни и распространялся на политические темы. Он обращался к нему: «дорогой Ники», а подписывался: «любящий тебя друг Вилли».

«Безбожная республика, запятнанная кровью монархов, не может быть подходящей компанией для тебя», — говорил он царю; «Ники, поверь моему слову, Бог проклял этот народ навеки». Истинные интересы Ники, как считал Вилли, заключены в союзе трех императоров — России, Австрии и Германии. И все же, помня насмешки старого царя, он не мог отказать себе в снисходительном тоне по отношению к его сыну. Он обычно похлопывал Николая по плечу и говорил: «Советую тебе — побольше речей и побольше парадов, речей и парадов». Он предложил направить немецкие части для защиты Николая от его мятежных подданных, чем привел в бешенство царицу, ненависть которой к Вильгельму росла с каждым его визитом.

После того как кайзеру не удалось, в силу определенных причин, разъединить Россию и Францию, он разработал хитрый договор, который предусматривал взаимопомощь России и Германии в случае военного нападения. Царь после его подписания должен был пригласить французов присоединиться к этому договору. После поражения России в войне с Японией (кайзер сделал все, чтобы вовлечь Россию в эту войну) и последовавших за ней революционных выступлений, когда режим оказался в своей наинизшей точке, кайзер пригласил царя на секретную встречу без министров в Бьорке, в Финском заливе.

Вильгельм прекрасно знал, что Россия не может заключить такой договор, не поступив вероломно по отношению к Франции, но полагал, что подписей монархов будет достаточно, чтобы преодолеть это затруднение. Николай подписал. Вильгельм пришел в восторг. Он ликвидировал фатальную ошибку, обеспечил тылы Германии и разорвал окружение. «Яркие слезы стояли в моих глазах», — писал он Бюлову, он был уверен, что дедушка (Вильгельм I, который, умирая, бормотал слова о войне на два фронта) с гордостью взирал на него. Он считал договор мастерским ударом немецкой дипломатии, что и было бы в действительности, если бы не ошибка в заголовке. Когда царь привез этот договор домой, его пораженные министры указали, что, взяв обязательство выступить на стороне Германии в случае возможной войны, Россия отказывается от своего союза с Францией — деталь, «ускользнувшая от внимания Вашего величества в потоке красноречия императора Вильгельма». Договор в Бьорке, не прожив и дня, прекратил свое существование.