Читать книгу "Raw поrно - Татьяна Недзвецкая"

Медленные мои полудетские каникулы все текли и текли. Утро начиналось с шума поливалок, что включались автоматически. Тонкий запах цветов, веселое настроение утра, предвещающего жаркий день, запах белого, раскаленного солнцем песка и моря. Я просыпалась рано. Спускалась к морю, купалась там и возвращалась к завтраку. Частенько, сорвав с росшего напротив окон моей комнаты куста ярко-розовый цветок, втыкала его себе в волосы. На как-то раз заданный им вопрос, что это за цветок, ответила: «Гибискус», — и не утруждая себя каким-либо объяснением, удалилась. Невзирая на глубоководную и обоюдную симпатию, разговор между нами все никак не мог ни завязаться, ни склеиться. Я закрылась от него, как улитка в раковине, для понимания оставив дурацкую полуулыбку.

Тем памятным вечером ему взбрело в голову поехать в город на дискотеку. Таня села на переднее сиденье: «Оттуда лучше видно, а то, что же, я приеду, и мне будет совсем нечего рассказать». Рядом с ним на заднее сиденье села я. Он незаметно придвинулся ко мне ближе. Я понимала, что ему приятно мое присутствие. Долгой дорогой он мял мою ладонь, указательным пальцем проводил по линии жизни и легонько, словно невзначай, тыльной стороной кисти касался моего соска, топорщившего тонкую футболку.

Дискотека оказалась безнадежно закрытой. Обратной дорогой он дремал. Говорила ли я о том, что он был старше меня ровно вдвое? Короче, не важно, той теплой ночью на песке, минуя легкое сопротивление моей плевры, он проник в меня. Безучастная к его неторопливым и обстоятельным движениям, я не издала ни звука, смотрела на него в упор раскрытыми глазами. Он не мог понять, боль ли он мне причиняет, либо наслаждение. «Приласкай его», — сказал он, подводя к моей ладошке свой вздыбленный член. Мои руки были неумелы. Не кончив, он потащил меня в дом. Мы шли через кусты, что царапали мне ноги, моя испорченная девственность обильно кровоточила.

Затащил меня в душ. Хорошо намылил руки, стал мыть мои ноги и промежность. Тугую струю душа направил мне на клитор. Потом взял под мышки, приподнял кверху, насадил на свой член. Я чувствовала себя мотыльком, наколотым на булавку. Его движения были резкими. Мне казалось, что меня сейчас разорвет изнутри. Потом поставил раком и выебал с еще большей яростью. Вытащил из душа, укутал в полотенце, потащил в спальню. Сел на краешек кровати и настырно стал совать свой член мне в рот. Я не сопротивлялась, но была не готова к подобным действиям и порядком устала. Никак не могла совладать с зубами — те то и дело неприятно скребли член, а это ему не слишком это нравилось. В конце концов, он прервал эту обоюдную пытку и заставил меня ему дрочить. Кончая, он прерывисто сказал: «Мы сейчас друг к другу прилипнем».

Хорошая плюха спермы попала ему на живот, он опустил в нее свой палец и засунул его мне в рот. Вкус и запах спермы, опробованные впервые, показались мне отвратительными. Я сморщилась и деликатно отвернувшись, сплюнула в кулак и, разжав ладонь, вытерла ее о простынь. Виновато и одновременно с упреком улыбнулась. «Ничего. Привыкнешь», — сказал он и уснул.

Той ночью он ужасно храпел, потому заснуть рядом с ним я не смогла. Убежала в свою комнату.

Наутро он при всех подошел ко мне сзади, залез руками под футболку, лбом уткнувшись в мой затылок, губами присосался к шее. Я увильнула из его объятий и как ни в чем не бывало села за стол рядом со всеми собравшимися. Видели бы вы рожу мамаши! Я думала, что от удивления она сожрет салфетку вместо тоста. Таня перекинулась взглядом с мамашей и с видом оскорбленной гордости стала наливать себе чай. Лexa-дурачок ни черта не понял, а водитель плотоядно улыбнулся.

Произошедшее ночью не изменило моего поведения. Я продолжала ходить по дому с равнодушным видом и так же неохотно общалась с его обитателями.

Теми душными корсиканскими ночами он, прижимая меня к себе, признавался в том, что рядом со мной остро и радостно ощущает собственное существование, кажется себе истинным и настоящим, не фантомом, набором переливчатых мнений, а чем-то цельным, и непреложным, и твердым, и вечным, словно скала.

Целуя мои губы, заглядывая мне в глаза, он безуспешно искал разгадку в себе, перебирал свои ощущения и мысли, но не мог найти ответ на мучавший его вопрос: почему именно я? Почему именно я, неловкая, нескладная, задавленная стеснением, волную его. Он не мог найти ответ оттого, что не сразу догадался, что ищет его не там. Он силился найти разгадку в себе, а она крылась во мне. И решение это было до жуткости простым и пошлым: я была в него влюблена. Втюрилась в него настолько сильно, насколько способно быть влюбленным существо, не испорченное размышлениями и страхом за собственные чувства.

Но об этом он догадался много позже. Пока что мучительной проблемой ему казалась моя пресловутая стеснительность. Он с остервенением стал ее искоренять. Однажды он наголо выбрил мне лобок и убедительно попросил меня делать это каждое утро. Он ложился между моих ног и рассматривал мое перламутровое, розовое нутро. Я не протестовала, подлым румянцем горели мои щеки, а клитор, набухая, высовывался из-под укрывавшей его кожицы. Желая меня помучить, он не торопился и ко мне не прикасался до тех пор, пока я не начинала извиваться и издавать какие-то неясные, несвязные звуки. Дразнил меня:

— Что, теперь невмоготу, маленькая сучка? Хочешь, чтобы я тебя выебал, да? Хочешь этого?

— Хочу… Хочу… Хочу…

Кончала я с трудом, но он считал, что дело это — поправимое: «Как только привыкнешь к ебле, так сразу…» — «Короче, с возрастом придет», — дополняла я его глубокомысленное изречение. Пока что я могла кончить лишь от своих собственных пальцев. Он называл это горьким наследием детской мастурбации.

Последствиями же привитого в детстве чувства вины считал то, что кончать я хотела только после того, как кончит он. Желая разнообразить этот мой нехитрый ритуал, засовывал мне в рот обмякший, с остатками спермы член.

Постепенно сквозь плотное покрывало моей ложной стеснительности стали прорываться искры развратности.

Однажды вечером он, предварительно хорошенько напоив меня вином, долго-долго целовал мою шею, а пальцами в смазке нежно и осторожно разминал мой анус. Когда я расслабилась полностью, неторопливо и аккуратно вошел в меня полностью. Ощутив чувство заполнения, смешанное с тупой болью, я пискнула и прерывисто задышала.

Наши корсиканские беззаботные дни закончились с началом осеннего ненастья. Мы переехали в Париж, где в соответствии с положением своих дел он намеревался прожить не менее трех лет. Таня укатила в Москву. Чем особенно она была ему приятна, так это тем, что даже если она и бывала им не раз всерьез оскорблена, то никогда не показывала и малейшего вида. Держалась с невыносимым достоинством. Уезжая, она не высказала ему ни слова упрека, ни единым движением не проявила своего недовольства. Естественно улыбаясь, по-дружески пожала руки мне и ему. «До встречи!» — помахала на прощание и растворилась среди толпы. Быть может, она брела, спотыкаясь, удерживая бурлящие рыдания в глотке, глотала крупные слезы, что так навязчиво, некстати все застилали и застилали ее глаза.