Читать книгу "Персеиды. Ночная повесть - Марианна Гончарова"

У нас дома много прекрасных животных.

– А кто? А кто именно? – обычно спрашивают те, кто еще не был у нас дома. И мы перечисляем, что вот у нас собаки: лайка Амур и собаченька-подобрыш Дуня с детьми Клёкой и Семачкой.

Семачка лохматая. Особенно уши. Кузьмич пошел ей расческу покупать. И ведь не на рынке или там простом каком-нибудь магазине. Поперся в бутик. Говорит, девушка, мне бы расчесочку. Для… для девочки.

– А какая она у вас? – растерянно спрашивает продавец-консультант, имея в виду то ли возраст, то ли объем шевелюры.

– Да вот, – указывает Кузьмич на забавные, завязанные в два хвостика над ушами, волосы девушки, – а вот такая же, как вы. Только собачка.

Еще у нас есть крольчиха Афанасий Петрович. Как обычно в нашей семье, мы думали, что Афанасий Петрович – мальчик, самец. Через семь лет выяснилось, что Петрович девочка, но мы все никак не привыкнем называть его Петровной. Верней, ее. Он у нас одинокая. И Кузьмич, когда узнал, что он у нас девочка, заключил:

– Вот почему у него такой противный характер.

Еще у нас есть кошка Скрябин примерно с такой же историей, как и у крольчихи Афанасия. И ее, Скрябин, приемная дочь Розовое Ухо, а коротко РУ. А еще пришли два котенка Сильвер и Джинджер, но они пока у нас на передержке, то есть мы ищем котятам добрые руки, хороший дом. Конечно, лучше нашего дома и лучше наших рук нету, как нам кажется, да и коты уже вроде попривыкли, и мы не знаем, отдадим мы их или жалко будет, короче, мы, конечно, чокнутые.

Еще у нас появился голубь по имени Шарль. Фамилия его – де Голль. Он свалился нам на голову в прямом смысле и поселился в клетке незабвенного нашего попугая Иннокентия, ушедшего далеко за облака в довольно преклонном возрасте. По утрам Шарль забирался вместе с Кузьмичом повыше, и они учились летать. Кузьмич неутомимо тренировал Шарля часами, и наконец тот полетел. Теперь он живет неподалеку, на вишнях. Когда Кузьмич выходит выгуливать собак, Шарль летит следом, присаживаясь на деревья, поджидая всю компанию. А дома на террасе он ластится к Кузьмичу, как кот, вытанцовывает брачные танцы, растопырив хвост, и приговаривает «цукррр, цукррр». Кузьмич угощает Шарля кусочком рафинада.

Так и живем.

Вроде бы все у нас есть. Но не дает мне покоя одна тайная мечта – ослик. Да. Не всякий там чужой осел. Один конкретный милый ослик. Мы встретились с ним в большом развлекательном центре. Там есть зверинец, где живет одинокий бедняга лев, страусы смешные и глупенькие. В конюшне – изумительной красоты лошади, забавные прелестные шотландские пони. Еще там в отдельном помещении живет высокомерный верблюд. А сбоку, вроде как ни при чем совсем, пасется ослик. Ну как ослик? Взрослый осел, конечно, и уже в возрасте. Но не хочется оскорблять, обзывать животное ослом. Поэтому – ослик.

Мои домашние очень страдают от моего любопытства. Когда мне хочется что-то узнать, я немедленно заговариваю со всеми. Ну, чтобы не опоздать. Родственнички мои частенько делают вид, что они не со мной, что я не с ними, а чужая полоумная незнакомка с блокнотом, диктофоном, в кедах и бейсболке. Что я отдельно от них. Как тот самый ослик.

Короче, ослик стоял и смотрел в землю. Нет, ну нормально? Лев свою тоску выражал рыком, злым взглядом, он пытался дотянуться до посетителей лапой, чтобы, если что, дать понять, кто здесь главный. Лошади велюровыми губами брали с ладони хлеб и сахар, переступали с ноги на ногу, когда кто-то входил в конюшню, фыркали и даже ржали. Пони – те вообще забавно выворачивали губы и показывали зубы в улыбке. Верблюд наблюдал, водил мордой и прицельно плевался. То есть каждый выражал свои чувства: кто попрошайничал, кто злился, кто интересовался, кто мстил. А ослик просто стоял.

– А между прочим, – сказал мне управляющий конюшней, – этот ослик танцевал в балете.

Я иногда поражаюсь, как можно повернуться и уйти после такой фразы. Кивнуть вежливо и уйти. Пойти в ресторан, там заказать национальную буковинскую еду, слушать оркестр, пить домашнее вино и никогда не узнать про балетного ослика. Мои родные так и сделали. Они ушли. Но я-то – ха-ха! Подумаешь, служитель был пьян. Разве он сам со своими восьмью классами образования смог бы такое придумать?! Да никогда.

– Кароч, – сказал служитель Виорел Иванович, – есть один балет. Это такое, когда на сцене танцуют все. Только не наши танцы веселые – «Ха-рашо! Все будет ха-рашо!» – или медляк, например «Мне б такую женщину, мне б такуууую», чтобы с любимой девушкой в ресторане вышивать: ты-ра-да-дыыыым. А по-другому: бегают, подпрыгивают, руками и ногами мотают во все стороны. Видела такое, не? Так, знач, там один длинный с тарелкой на голове, в колготах, тьфу! А другой там – другой совсем, толстый, короткий, как его в тот балет пустили, по блату, наверное. Не, че ты ржешь? Я сам видел, по телевизору специально посмотрел, видел сам, ну?! И тот длинный – на коне, знач, видела коня старого в первом стойле? Вороной такой старичок? Он. Тоже танцевал. А Ринатик – этот ослик наш – он с тем толстым танцевал. По парам они танцевали. Той в тарелке – с тем, а той пузатый – с этим, с Ренатиком.

Так я сообразила, что мой ослик выступал в «Дон Кихоте». И что именно на нем выезжал Санчо Панса. А конь, к которому я вернулась в конюшню еще раз посмотреть и угостить, был конем Дон Кихота. Вот это да! Правда, добиться, откуда их привезли, в каком театре эти двое служили, я так и не смогла. Виорел Иваныч барским жестом отвел предложенную купюру в подарок за информацию и возможность беспрепятственно гладить печального артиста балета и откланялся. Но, уходя, обернулся и на прощание добавил, что когда забирали этих двоих, то рассказывали, что, знач, в ведомости на зарплату там, знач, осел был на должности коня. Так было и указано, конь и конь. И зарплату положили обоим одинаковую. А что ж, коню-то ничего, всадник хоть и длинный, но худой, легенький же, а ослу Ренатику того толстяка тягать на себе, тоже знаешь, это тебе не это! Так и привезли мы их по документам – коня и коня. А второй конь – осел. И как стали переоформлять бумаги – чуть не сдурели все. И мы, и юристы, и бухгалтерия. Эти проверяющие бегали смотреть на осла, как будто мы от коня кусок откусили себе, а теперь он стал маленьким. Не, ну да, а?

Бедный-бедный ослик Ринатик. Одинокий, грустный. По ночам, наверное, ему снится балет.

Вот о нем я и мечтаю тайно.

Но вернемся к нашим собакам…

Не знаю, не знаю… Я люблю собак уютных, мягких, лохматых, улыбчивых и даже где-то простецких. Вон у подруги была Дина. Хорошая собачка, хотя и дворняжка, но ума – палата. Мудрейшее существо. Ее щенка, например, отдавали соседям. Дина ходила туда и приволакивала щенка назад. Отдавали другим соседям, Дина ходила, инспектировала: как живет, что дают, как относятся, опять притаскивала назад. А вот третьим соседям отдали – хорошим старичкам, учителям на пенсии, милые люди, – Дина сходила, посмотрела, оставила малыша там. Понравилось. Правда, навещала, куски носила туда ему, с хозяевами познакомилась. А у подруги Тани – догиня Грэта. Это же вообще! Вон компьютер мой исправляет «догиню» на «богиню» – а так и есть. Благородным человеком была эта Грэта. Аристократичная, интеллигентная. А уж какая собеседница! Мы собирались у подруги, пили кофе, болтали. А Грэта слушала. И как-то неловко было при ней нести ерунду. Она переводила взгляд с меня на подругу Ленку, с Ленки на Ирочку и как-то скептически поводила бровями. Участвовала. На хозяйку свою ненаглядную Таню она смотрела с обожанием и благоговением. Только что лапы к груди не прижимала растроганно. И говорила ей нежным хриплым басом: «Мама». Абсолютно по-человечески: «Мама». Огромная такая была эта Грэта. Моя маленькая дочь легко проходила у нее под животом. А Грэта еще успевала лизнуть малышке щеку, затылочек и подтолкнуть ее носом к своей миске с едой, угощала, чем богата. И девочка не отказывалась, если мы не видели.