Читать книгу "Мускат - Кристин Валла"

Габриэль Анхелико всегда верил в Господа Бога. Сначала он верил, так как не видел причины, почему бы не верить. Обыденная жизнь была полна невероятных вещей, и, несмотря на то что в большинстве случаев молитвы Флорентины Альбы оставались без ответа, Габриэль Анхелико сам видел, как Бог по Своему изволению творит чудеса. Тогда-то он впервые обнаружил, что сердце у него находится не там, где ему положено быть, и понял, что и сам он такое же чудо Господне. В свое первое посещение доктора он сидел на кожаном кресле, не доставая ногами до пола, а доктор говорил, какая это, мол, редкость — родиться с организмом, где все расположено наоборот. Габриэль Анхелико долго раздумывал над тем, почему Господь Бог устроил его так, а не иначе, не особенно полагаясь на то, что его сердце может служить как следует. Эти сомнения ему так и не удалось до конца преодолеть, но он утешился мыслью, что раз уж Господь оставил его жить с расположенным наоборот сердцем, то, наверное, когда дойдет до дела, это сердце сумеет и полюбить. Тридцать долгих лет Габриэль Анхелико дожидался, когда случится эта любовь. То теплое и доброе чувство, которое он испытывал к матери и сестре, рождалось, насколько он мог судить, где-то в другом месте; пока что ему еще ни разу не довелось испытать того неодолимого чувства, о котором писали великие романтики. Но Габриэль Анхелико был терпеливым человеком. Он верил в судьбу, в то, что два человека могут быть так созданы друг для друга, что без своей половинки ни тому, ни другому не достичь совершенного счастья. Так непременно должно быть и с ним. Он не родился под счастливой звездой. Напротив, он родился при ударе молнии. И вот уже тридцать лет он ждет, когда любовь наконец поразит его с такой же невиданной мощью.

Клара Йоргенсен стояла, скрестив ноги, перед домом Габриэля Анхелико на речном берегу. Она остановилась, не доходя нескольких сотен метров, и разглядывала оттуда покосившееся строение, словно пригнувшееся перед нависшими над ним горами. Со стен кое-где осыпалась штукатурка, а крыша, спрятанная под навесом оливковых ветвей, казалось, вот-вот готова была провалиться. Дверь стояла открытая, но внутри ничего было не разглядеть. Солнце всюду раскидало тени. Простояв так, может быть, с полчаса, она почувствовала, что руки у нее закоченели от страха, а ноги заныли. Она стояла, не шелохнувшись, хотя, прежде чем Габриэль Анхелико показался на крыльце и заметил ее, прошла, должно быть, не одна вечность. Окутанная облаком предвечерней пыли, она была там почти невидима, и Габриэль Анхелико даже подумал, что так, наверное, выглядят привидения. На миг оба застыли на месте, разглядывая друг друга. Затем Габриэль Анхелико сунул руки в карманы и зашагал ей навстречу.

Подойдя к ней, он остановился, а она без слов протянула ему книжку. Он принял ее своими тонкими пальцами и засунул себе под мышку. Потупясь, Клара Йоргенсен почесала носком туфли другую ногу. Габриэль Анхелико не знал, куда девать глаза. Ему хотелось сказать что-нибудь значительное, о вечности и о любви человека к человеку, о судьбе, о непредсказуемости жизни. Вместо этого он спросил:

— Хочешь чего-нибудь попить?

Она вопросительно взглянула в сторону покосившихся кресел в тени оливкового дерева.

— Может быть.

Габриэль Анхелико не понял, значит ли это «да» или «нет», поэтому подождал, пока она не направилась в сторону дома. Тогда он двинулся за ней следом. Не говоря больше ни слова, она села на одно из плетеных кресел на крыльце и осторожно вытянула ноги.

— Чего бы ты хотела? — спросил он.

— Лимонаду, — ответила она.

Он молча кивнул, стоя с опущенными руками. Затем ушел в дом к матери, которая привычными движениями месила на кухне густое маисовое тесто. И что на него нашло? Ему же нечего было ей предложить, на кухне не найдется ни одного лимона, даже простого апельсина или хотя бы гренадиллы!

— У нас есть лимонад? — шепотом спросил Габриэль Анхелико у матери.

— А для чего тебе? — спросила Анна Рисуэнья, не поднимая взгляда от теста.

— Чтобы попить, — ответил он.

Мать обернулась к нему, держа на весу облепленные тестом руки, которые от этого казались уродливо деформированными.

— Что это тебе вдруг вздумалось пить лимонад?

— Пил же я лимонад раньше, — сказал он.

— За тридцать лет ты ни разу не пил лимонаду, — объявила мать.

При этих словах Анна Рисуэнья так тряхнула головой, что весь ее внушительный бюст заходил ходуном.

— У тебя гости?

Габриэля Анхелико прошиб пот.

— Мне нужен лимонад, — только повторил он.

— Ну, так поди и нарви себе лимонов, — бросила ему мать и вернулась к своей работе.

Габриэль Анхелико выскочил на двор через заднюю дверь и бегом бросился по высохшей траве к серому каменному зданию на другой стороне улицы. Дом принадлежал Ла Нинье и ее матери и представлял собой четыре каменные стены с лестницей, ведущей на так и не достроенный второй этаж. Черный лабрадор с запыленной шерстью и больной лапой гонял по полу тараканов. Ла Нинья была на кухне, перед ней на листе оберточной бумаги были разложены украшения — товар, которым она торговала. Ла Нинья была красивая девушка, и ей незачем было торговать своим телом, чтобы выманить у мужчин деньги. Ей достаточно было прийти к ним в гостиную и сказать несколько слов о золотых украшениях, которые она демонстрировала на себе. Как правило, она не уходила без денег и уносила с собой в целости и сохранности все свои драгоценности.

— Ничего, если я нарву себе немного лимонов? — спросил Габриэль Анхелико, не вдаваясь ни в какие объяснения.

— Рви на здоровье, сколько тебе надо, — отозвалась Ла Нинья, не отрывая взгляда от желтеющих перед ней украшений.

Габриэль Анхелико кивнул и снова вышел во двор. Лимонное дерево росло как раз посредине между обоими домами, его ветви сплетались с другим, более низким деревом, на котором росли мускатные орехи. Мускатное дерево долгое время было предметом жарких препирательств между Виктором Альбой и дедом Ла Ниньи Карлосом Пеллегрини, потому что мускатный орех считался очень изысканной специей. Виктор Альба несколько раз приковывал себя к мускатному дереву, демонстрируя, что это его собственность, а Карлос Пеллегрини отстаивал свои права при помощи межевой канавы и рулетки. Этот бессмысленный спор велся из чистого принципа, так как обе стороны не переносили вкус муската. Тем не менее ни тот, ни другой не предлагал поделить дерево по-братски, так как постоянные свары озлобили обоих друг против друга. Вместо этого Карлос Пеллегрини выстроил забор там, где, по его мнению, проходила граница между участками, захватив таким образом лимон и мускат в свое владение. Он запер калитку на тяжелый засов, так что при жизни Карлоса Пеллегрини нога Виктора Альбы уже ни разу не ступала в соседский сад. Дедушка Ла Ниньи с тех пор давно уже умер, забор снесли, и все даже думать забыли про лимон и мускат. Но Габриэль Анхелико, слишком хорошо знавший, как легко на здешней опаленной зноем почве зарождается и разрастается пышным цветом вражда, почитал за благо спрашивать разрешения, прежде чем нарвать лимонов или мускатных орехов.