Читать книгу "Опять ягодка - Владимир Качан"

Оно в полной мере проявилось однажды в драмкружке сызранского Дома культуры железнодорожников. Кася записалась и туда. А вскоре прошла строгий отбор в студию городского Дворца культуры, которая к тому времени обрела солидный статус Народного театра. Поставив себе задачу получить всестороннее воспитание, причем своими силами, Кася еще в школе решила, что ей непременно надо при первом же удобном случае обзавестись актерскими навыками, получить где-нибудь хотя бы начальные, базовые уроки актерского мастерства. Если актрисой и не станет, то некоторые актерские приемы в жизни очень даже могут пригодиться. Так что она нашла время и для народного театра, которым руководил заслуженный артист Башкирской ССР Леонид Соломонович Ривкин. Он был очень строгим и трезвым на репетиции не приходил никогда. Трезвым его не видел никто из студийцев. Впрочем, и совсем пьяным его тоже никто не видел. Немногочисленная труппа городского ДК (а это и был народный театр), состоящая всего лишь из восемнадцати человек, Ривкина очень уважала. Все-таки он был профессионалом и даже играл некогда в Уфимском ТЮЗе главные роли, причем некоторые – на башкирском языке, что требовало особого прилежания от тихого, застенчивого еврея, который и к ивриту-то боялся подступиться. Там был детский музыкальный спектакль, можно даже сказать мюзикл, «Репка» с шикарной ролью и роскошной вокальной партией Дедки, и это было настоящей коронкой Леонида Соломоновича. Козырная роль, пусть и на башкирском языке, но роль! Все там, в Уфе, ходили смотреть на Ривкина в роли Дедки, и все жалели, что он эмигрировал из Уфы в Сызрань, возглавив там свой народный театр.

При поступлении все было по-настоящему – как на экзаменах в театральный институт. Кася, как полагается, читала стихи, басню и прозу, и, кажется, выбор репертуара тоже помог: Леонид Соломонович не мог не удивиться и не порадоваться тому, что юная комсомолка читает стихи не Евтушенко, а Мандельштама и басню – не Михалкова, а Лафонтена, не говоря уже о прозе Юрия Олеши и Набокова, которого непонятно где достала. Да, Кася уже была в эту пору весьма продвинутой девушкой. Ну, сами посудите – и начитанной, и с милым личиком, и хорошей фигуркой – чудесное и редкое сочетание неоценимых качеств! Но Ривкин оценил и взял ее в свой театр и сразу на главную роль в пьесу А.П. Чехова «Чайка». Где только не ставили по всему миру чеховскую «Чайку», – ну, может быть, в Зимбабве не ставили или у эскимосов, хотя тоже не факт. Такое безумное количество постановок самой популярной в мире пьесы режиссеров, однако, не останавливало: все они думали, что их трактовка новая, что такой еще не было и что тайна, зашифрованная Чеховым в этой пьесе, ими – и только ими – будет разгадана. Вот и здесь, в Сызрани, Леонид Соломонович поставил принципиально новую, как ему казалось, версию «Чайки», в которой, например, между Тригориным и Ниной Заречной никакой любви не было. Нина просто хотела через постель знаменитого писателя проникнуть в большое искусство, а Тригорин не испытывал ничего, кроме типичного плотского влечения, банальной тяги стареющих мужчин к юным и хорошеньким, которые подчас умеют внушить выбранному для охоты объекту веру в то, что их любят. Любят, и только, без всякой задней мысли. Вот таким и был Тригорин в трактовке режиссера Ривкина, который часто задавал на репетициях риторический вопрос: отчего, мол, в таких случаях говорят «бес в ребро»? Это неправильно, бес действует совершенно в другом направлении, и вовсе не в ребро, а в другое место, несколько пониже.

Старейший артист народного театра Сергей Николаевич Клюев, главный бухгалтер местного универмага, репетировавший роль Тригорина, возомнил, как и следовало ожидать, что Кася к нему неравнодушна не только по роли, но и по жизни. И стал к ней приставать, особенно беспардонно пользуясь одним моментом в пьесе, когда Тригорин, уезжая, целует Нину и лопочет всякую любовную ерунду, тем самым себя стимулируя и заводя. Пользуясь случаем, Сергей Николаевич всякий раз, дождавшись этого момента в сцене, лапал Касю за грудь. Касе это быстро надоело, но ни скандалить, ни объясняться с режиссером она не хотела и однажды попробовала перевести сексуальные притязания Сергея Николаевича в злую шутку. В тот день перед репетицией она нацепила себе на грудь пластиковые чашки. Получилась такая пластмассовая грудь, очень твердая, и когда Сергей Николаевич уже привычно во время репетиции цапнул ее за грудь, на лице его отразились сначала удивление, затем горькое разочарование и, наконец, обида на партнершу. Любовный лепет по роли превратился в гневное бормотание, и «встреча с прекрасным», так же, как и надежды на возможное, уже не театральное, развитие отношений с молодой партнершей растворились в ее грубом и безжалостном юморе. Сергей Николаевич счел эпизод издевательством и в дальнейшем, сохраняя лицо обиженной домработницы, играл все сцены с Ниной, глядя мимо нее, мимо глаз. Зрителям этого было не видно, а партнерше, надеялся Сергей Николаевич, будет неприятно.

Работа в «Васильке» была тяжелой, деньги на Ригу собирались с трудом. И если бы не танцы, аэробика и народный театр – была бы совсем тоска. А так – рутинная жизнь продолжалась. Все-таки она подпитывалась мечтой. Мечта согревала, мечта звала, и трудности благодаря ей преодолевались легко и даже весело. И Кася, даже когда мыла посуду и протирала столы, напевала песни Лаймы Вайкуле. «Ах, вернисаж, ах, вернисаж», – тихонько пела про себя Кася, ведомая своим латвийским маяком.

Глава 7

Семен

И все-таки Сема нашел себе защитника, точнее защитник, как волшебник, появился сам. Шел уже третий день после особенного избиения Семена. Особенного потому, что, с одной стороны, это было акцией возмездия за травму Женькиного носа, а с другой – оживление действию придавало то, что теперь Семен сопротивлялся. Раз решив, что он больше не будет просто мальчиком для битья, он пытался всякий раз, хоть и безуспешно, давать сдачи. Но где ему было состязаться с двумя разрядниками по боксу, одному из которых новичок, дилетант, лох случайно сломал нос. Да-да, именно сломал, и свирепый Женька ходил теперь с наклейкой на переносице. Не обидно было бы получить опять же от разрядника, но тут… от этой рыхлой жабы – ну, куда это годится! На теле Семена уже живого места не было, а попытки дать сдачи ни к чему не приводили: такого же успеха, как в первый раз, достичь не удалось.

И вот уже третий день невдалеке от школы Валька и Женька после уроков метелили прямо на улице своего слабого спарринг-партнера. Метелили молча и старательно. Как вдруг возле живописной группы, выступающей под девизом «Олимпийский спорт не только для олимпийцев», тормознул пыльный и красивый мотоцикл и с него, как ковбой с лошади, легко спрыгнул Вениамин Юрьевич Знаменский, их же учитель физкультуры и чемпион города в тройном прыжке. В темных очках, кожаной куртке и бандане спаситель подошел к разминающимся юношам и воззвал к справедливости. Куртки-косухи, инкрустированные металлом, и банданы вошли в моду уже давно, но именно Вениамин Юрьевич был своего рода первопроходцем, предвестником униформы рокеров и мотоциклистов в их вполне замшелом, консервативном городе. В школе он выглядел совсем по-другому, и обыкновенный спортивный костюм словно сливался с образом учителя. А тут стереотип был нарушен, учитель удивил. Удивил до того, что пацаны даже не сразу его узнали, после того как Знаменский, подойдя ближе, негромко, но как рефери на ринге, сказал: «Стоп! Брек!» Валька и Женька перестали махать кулаками и обернулись к подошедшему. Тогда Вениамин Юрьевич поцокал укоризненно языком и сказал: «Некрасиво-то как, а… Двое не слабых – на одного слабого, да? Неравный бой, ребята…»