Читать книгу "В Гаване идут дожди - Хулио Травьесо Серрано"

Моника не отвечала.

«А если выйдешь замуж за кубинца-голодранца, чего от него ждать? Будешь рожать ему детей, стирать штаны, ездить на работу и с работы на двухколесном драндулете, а по субботам смотреть идиотские телесериалы. А потом – греть друг друга, если с гороха да риса сил хватит. Нет, подружка, такая жизнь не по мне. Лучше пойду с солидным иностранцем, который поможет мне забыть всю эту мерзость и будет давать доллары, доллары». – «Иностранцы тоже мерзость», – покачала головой Моника. «Если и так, то ведь с ними не век жить». Малу взяла Монику за руки. «Посмотри, как нуждается твоя бабушка. Ведь на ее пенсию ноги протянешь, а твой папа – паразит – посылает ей всего несколько жалких песо к Пасхе да к Сан-Хуану».

– Твоя бабушка? – прервал я Монику.

– Бабушка по отцовской линии, – ответила она и продолжала рассказ.

Моника тогда не приняла предложение Малу, но как-то вечером побывала с подругой на дорогой дискотеке, куда их пригласил Ханс, любовник Лу. Там она познакомилась с одним испанским импресарио, с которым немного погодя стала жить. Позже, когда испанец уехал, появились другие иностранцы, как правило, люди обеспеченные. Бедной Малу никогда так крупно не везло, как Монике.

– А семья Малу, твоя семья, мать – как на это смотрели? – этот вопрос задал не я, жилищный обменщик, а упертый моралист, у которого слишком живо работало левое (рассудочное) полушарие. Не мешало бы по-уменьшить его активность.

– Смотрели на что?

– На то, что вы хинетерите.

– Я не хинетерю.

– Да, просто гуляешь с иностранцами.

Моника пригубила ром и на минуту задумалась.

– Лу – сирота, а ее старшая сестра – ненормальная истеричка. Я – единственная дочь, нет у меня ни братьев с сестрами, ни теть с дядьями. Бабушка живет далеко, и вижу я ее очень редко. – Моника запнулась и нехотя добавила: – А мать живет отдельно, думает только о себе. Я для нее не существую, дочь – kaput… Она…

– Тебе не грустно жить без любви? – снова вырвался у меня идиотский вопрос, и мне вспомнились мои дочки. Моралист никак не мог заткнуться.

– Любовь, ха-ха, любовь… – пропела она, пародируя популярную песенку. – Любовь здесь не существует. Она где-то в другом месте.

– Где?

– Ты как настырный учитель истории. Тебе всегда нужна точность. Как, когда, где, почему? Не знаю, где она – на небесах, на другой планете. Где-нибудь у эскимосов, но не в этих джунглях с хищными рыбами, где большая жрет среднюю, а средняя – маленькую рыбешку. У них только одна любовь – к собственной утробе.

– Правильнее было бы говорить о рыбах в море, а о зверях – в джунглях.

– Нет, о рыбах в джунглях. Море, оно всегда прекрасное, прозрачное. Джунгли – мрачные, темные. Мы живем в джунглях.

Страшные вещи надо пережить, чтобы так думать. Вещи, о которых она мне никогда не рассказывала, а я и не расспрашивал. Это теперь мне все ясно, но тогда я легкомысленно заметил, усмехнувшись:

– Не могу понять, как это ты, бедная беззащитная девочка, ухитряешься жить в темных джунглях.

– Да пошел ты…

Не обратив внимания на лаконичную отповедь, я привлек ее к себе. Какая у нее была нежная бархатистая кожа, а большие зеленые глаза сверкали, как изумруды в раскрытом сундуке с драгоценными камнями. Как она была хороша. Как меня к ней тянуло. Любил ли я ее? Да, любил. Сейчас я это точно знаю. Я ее очень любил, хотя порой у нас были маленькие стычки из-за моего несносного характера.

– Ты не обижайся, – говорил я. – Любовь все-таки существует, ведь я же люблю тебя.

– Лгун, – в ее голосе слышались и радость, и сомнение.

– Нет, я тебя очень люблю. Просто ты этого не знаешь.

– Лгун, – повторила она, обняла меня и поцеловала так крепко, словно прощалась навсегда.

Моника возвращается на балкон и с удовольствием подставляет лицо под свежий ветерок, дующий с берега. Солнце жарит еще не сильно. Пройдет несколько недель, и космический лучник обрушит на Гавану тучи огненных стрел, а люди станут обливаться потом и проклинать страшную жару. Таково здешнее солнце. Всем известно, что солнце на Кубе совсем не такое, как во Франции, в России или Новой Зеландии.

Монике нравится стоять на балконе под ветерком, под синим небом, не думая ни о чем, не вспоминая о предложении Малу.

Снова звонит телефон, и она идет к аппарату.

В трубке слышится хриплый голос Манолито по прозвищу Бык, женщины, что много лет тому назад предпочитала зваться мужским именем Маноло. В молодости, когда Гильермо Кабрера Инфанте[11]сделал ее героиней своего романа, она была известной лесбиянкой в Ведадо, где живет всю свою жизнь. Старость поубавила ее энергию, но придала солидности, и теперь она не позволяет называть себя не только Манолито, но даже Маноло, и вместо того чтобы самой развлекаться с женщинами, подыскивает их для своих иностранных клиентов. Теперь она сводня и, кроме того, спекулянтка, знающая, как дешево купить и дорого продать товар – главным образом драгоценности, которые отдают за бесценок те, кто срочно отбывает за границу и нуждается в деньгах для оформления выездных документов.

– Мони, детка, лапочка, у меня есть для тебя кое-что интересное… – Голос сводни прерывается кашлем. Эмфизема легких, заработанная тридцатилетним курением – по две пачки сигарет за день, – не дает ей произносить более десяти слов подряд. Говоря по правде, одно из ее легких упорно и прожорливо съедает рак, который покончит с ней через шесть месяцев и двадцать шесть дней, несмотря на сложнейшую операцию, которую сделает ей лучший онколог Кубы. Но это случится позднее, а сейчас она продолжает: – Кое-что сногсшибательное, суперзаманчивое для тебя… – Снова кашель и одышка.

Моника начинает терять терпение, но бедная женщина (впрочем, не такая уж бедная и, в общем, не женщина) никак не может договорить.

Наконец Манолито, Маноло, Маноль сообщает, хрипя и кашляя, что в Гаване нашелся один мексиканец по фамилии Варгас, страшно богатый, сгорающий от желания познакомиться с красивой кубиночкой, но – высшего сорта, не с какой-нибудь дешевкой, шлюхой с Малекона, сказала Манолито и зашлась кашлем, а с такой, у которой не только внешность броская, но и иностранные словечки в ходу. И потому я сразу подумала о тебе.

И снова приступ кашля. Моника отстраняет трубку от уха, словно боясь заразиться. А Манолито у себя дома старается, будь проклята эта жизнь, унять кашель, но захлебывается до тошноты. Ее сострадательная подруга хочет положить ей руку на грудь, но она со злостью ее отстраняет и кричит:

– Не тронь меня, стерва!

– Что? – спрашивает Моника.

– Это я не тебе, – хрипит Манолито. – Значит так: по сто зеленых в день и оплачивает все расходы, включая Варадеро.