Читать книгу "Манон или Жизнь - Ксения Букша"

– То есть, ты меня все-таки не понял, да? – уточняет Манон.

– То есть?

– Мне нечего тебе рассказать. Это дерево – главное, что я могу сказать.

– Если оно самое главное, ты бы не сказала, что «лучше сразу, а то потом я его забуду». Признайся, что ты его просто выдумала.

– По-моему, это не важно.

Улицы качаются передо мной. Я пьянею еще больше. Теряю осторожность. А мир набавляет новых подробностей, новых насыпаем мне в глаза: люди, люки, ветви, церкви, финансовые учреждения, трамваи. Но от этого мир становится не реальнее, а ирреальнее, неформатнее, он превращается в плакат, вырождается в плоскую картинку.

– Похоже, у меня нет, типа, вкуса к жизни, – говорит Манон задумчиво.

– Почему? Разве ты не получаешь от жизни удовольствие?

– Получаю, – с сомнением хмыкает Манон. – Но это ж разве жизнь? Пустые бутики и пустые улицы; в теории, можно увести кучу денег и смыться, а тебя никто не ищет, – Манон приветливо машет видеокамере, глядящей на нас в упор. – Мне кажется, все это какой-то мираж.

– Ты хочешь узнать жестокую реальность?

– Я ее знаю, – говорит Манон. – Жестокую-то я знаю. А я бы хотела узнать, ну, вроде как светлую, – Манон смущенно смеется. – Знаешь, как в «Амели». Смотрел такой фильм? Птички летят, колокольчики звенят. Где красиво и все танцуют. Где это? – Манон вертит головой. – Или это все только в пятидесятых годах бывало по правде, а теперь уже нету? А?

– Ну, просто все ушли из кадра, – говорю я.

– Точно, де Грие. Ушли из кадра. Чистую правду ты говоришь. Мне вот сейчас кажется, что и меня самой нет. Понимаешь? Где доказательства? Кто на меня смотрит во всех этих нарядах?

– Я смотрю. Я тебя люблю, – говорю я.

Темная витрина закрытой лавочки покрыта пылью, и в ней мы видим наши мутные отражения. Две шахматные фигуры с угадываемыми впадинами и возвышенностями.

Перед нами уходит вверх жаркая вечерняя улица.

– Но мы-то хоть будем зажигать? – говорит Манон.

– Обязательно, – говорю я.

Манон – взрослый человек и без труда может поверить во все, что ей говорят.

* * *

Уже наступает ночь, когда мы, еле передвигая ноги, вползаем в отель. Поднимаемся в лифте на пятый этаж, суем карточку в щель. В номере пахнет рыжими несъедобными цветами. Мы, не раздеваясь, ложимся на диван. Снаружи темнеет.

– Ну, а теперь ты рассказывай, – говорит Манон.

Внутри у меня все переворачивается, как будто кто-то едкий и настырный отскребает от стенок плесень заостренной ложкой; и кончиком серпа колет меня в копчик; и мозги у меня, как заварной крем.

– Я все время за что-то борюсь, – говорю я. – Мне так это надоело, Манон. Ты бы знала, как. Я все время стремлюсь к каким-то целям. А когда цель достигнута, я не знаю, что делать. Ты пришла как раз в точности в этот момент. Понимаешь?

– Понимаю.

– У меня дочери пятнадцать лет. Она живет с моей бывшей женой в Америке. Мой отец спился, но очень быстро, а до этого всю жизнь занимался моим воспитанием, и всегда являлся моим идеалом, хотя последние три года его жизни мне и было за него очень стыдно…

Мы лежим с включенным светом и смотрим в потолок. Сердце у меня бьется так, что, кажется, я вот-вот скончаюсь.

Я поворачиваюсь к Манон и тянусь к пуговицам на ее блузке, но Манон останавливает мою руку:

– Э нет, Рэндом, погоди. Мы так не договаривались.

– А как мы договаривались? Манон, – говорю, – ведь тут целый полигон, а не постель. Манон, разве ты не любишь секс?

– Я не обещала, что буду с тобой спать. Де Грие, ты меня, кажется, не понял.

– Точно. Не понял.

Мне вдруг приходит в голову предположение настолько нелепое, что я его немедленно высказываю:

– Манон, у тебя ведь были любовники раньше?

– Нет, – отвечает Манон преспокойно. – Я девушка.

– Ну, тогда я буду первым, – говорю я. – Первым, кто научит тебя любить.

– Ты научишь меня любить? – изумляется Манон.

– Ну конечно, – говорю. – Любить – это не всякий умеет.

Провожу по ее животу ладонью. Последняя девственница, с которой я имел дело, была моей ровесницей, нам было обоим по тринадцать лет.

– Страшно, – признается Манон. – Рэн, ой! Это он?!

– Не надо ажиотажа, это пока всего лишь палец.

– Нет, пальцем туда не надо! Надо только им.

– Как у тебя там тесно. Ты меня не пускаешь.

– А может, я просто не хочу? – с сомнением говорит Манон.

– Хочешь-хочешь. Но сопротивляешься! Расслабься.

Расслабляется. Вот черт, я тоже расслабился.

– Так тебе хорошо?

– Так хорошо. О, вот, вот, давай-давай.

Подмазываюсь. Пристраиваюсь. Глаза Манон выпучиваются все шире.

– Он слишком большой, он не пролезет!

– Нет, нет, – напираю, – нет уж, давай-ка…

– А-а-а! – вопит Манон, хватая меня за руки. – Ааай! Больно! Хватит, хватит, больше не надо!

– Дальше пойдет легче!

– Не-е-е-е-ет! О-о-о-ой! Хва-а-а-а-а-атит!

Вытаскиваю. Никакого удовольствия.

– Кто придумал эту блядскую девственность, – говорит Манон и вдруг фыркает от смеха.

Лежит голая и хохочет.

Ах, Рэндом-рэндом, до чего ты докатился, ты, который однажды держал некую блондинку в состоянии оргазма целый час при помощи кухонного блендера. И вот до чего ты дошел.

– Манон.

– Что?

– Ты умеешь кататься на лыжах?

– Я? Умею.

– Когда учишься кататься на лыжах и падаешь, что тебе говорят?

– Говорят, делай еще раз.

– Почему?

– Потому что, забоишься и никогда не сможешь.

– Верно, Манон. Мы не боимся?

– Боимся. Когда-нибудь мы сможем. Не теперь.

– Прямо сейчас, Манон. Или никогда.

– Ой. Ну, ладно. Хорошо.

– Главное сделано. Ты уже не девушка.

– Это радует.

На этот раз действую осторожно и вкрадчиво.

– О, совсем другое дело, – одобряет Манон.

Кругом дырявая тьма, просвеченная в нескольких местах фонарями с улицы (фонарь освещает будку с собакой и подсвечивает листья, так что они блестят). На синем небе виден черный остов Ратуши. Пахнет рыжими несъедобными цветами в вазе рядом.

* * *