Читать книгу "Дорога в снегопад - Антон Уткин"

У стола мелькнул официант — заменил пепельницу — молодой, субтильный, но не лишенный все же некой трудно уловимой привлекательности субъект. Кира проводила его долгим взглядом.

— Как он на тебя посмотрел, — удивленно сказала она Кате. — За такое увольнять надо.

Катя воззрилась на нее с неким торжеством, но почти тотчас обратила наконец внимание на некоторую возбужденность своей подруги и мужественно решила несколько повременить со своими собственными восторгами.

— Да что с тобой? — спросила она и тоже попыталась найти официанта взглядом, но успела заметить только мелькнувшую спину с какой-то трудночитаемой английской надписью на футболке.

Кира махнула рукой, давая понять, что она и сама уже не знает, кто она, где и зачем. Второй «Мохито» сделал свое дело, и когда официант снова возник перед их столиком, Кира, нехорошо прищурившись, решила про себя, что такому она не дала бы и сама. Не отдалась, а «не дала» — именно так она подумала и ужаснулась тому, как, откуда вышло из нее это нечистое слово. И сама эта мысль, и те слова, в которые она облеклась, на секунду привели ее в замешательство. «Да в кого я превращаюсь?» — подумала она с негодованием и завистливо смотрела, как Катя, достав косметичку, бодро подкрашивает губы.

Катя была невысокая гибкая шатенка с тем редким лицом, которое считается эталоном русской красоты. Поведения она была если не вызывающего, то во всяком случае существа, отлично знающего себе цену и при возможности не упускающего шанс еще ее набить. Подперев щеку кулачком, Кира наблюдала за Катиной жизнью, которая без особенных секретов разворачивалась перед ней: вот Катя делает последний молниеносный смотр своей внешности, мельком взглядывая на загоревшееся табло телефона, а вот следующий звонок застает ее врасплох. Она хватает трубку и выходит из-за стола. «Влюбилась она, что ли?» — с недоумением подумала Кира, но не стала останавливаться на этой догадке.

Пока Катя пестовала свои ванильные тайны, Кира с брезгливым недоумением оглядывала людей и, купаясь в плеске их голосов, обсыпаемая осколками их смеха, спрашивала себя, отчего они так веселы, беззаботны, беспечны? Неужели все вокруг так уж благополучно, так прочно? Впервые разодетая, бодрая толпа вызвала у нее такие чувства, и мысль о сбитом с толку, наивном, но честном сыне уколола особенно больно. И, пожалуй, впервые за шестнадцать лет подумала она об этом как-то подробно, с каким-то садистским удовольствием. А вдруг Гоша прав и все это закончится — вот прямо сейчас; случится ураган, пойдет все сметающий ливень, последний какой-нибудь день Помпеи? Что станут делать все эти люди? Куда побегут? Кто им поможет? Конечно, такие мысли не могли обходить ее стороной, однако никогда прежде они не задерживались у нее в голове сколько-нибудь надолго, как скоростные экспрессы игнорируют маленькие полустанки. Точнее, это ее жизнь представлялась ей всегда скоростным экспрессом, несущим ее в какое-то необыкновенно привлекательное будущее, а эти нехорошие мысли уместней было уподобить маленьким степным платформам. И вот теперь — неслыханно — сверкающий поезд причалил к убогому перрону и подозрительно медлил с отбытием в дальнейший путь. Но думать на эту тему дальше значило еще больше изводить себя.

— Он спрашивал о тебе, — первым делом сказала вернувшаяся за столик Катя. — И, по-моему, с известными целями. По-моему, все с ним ясно.

Кира напустила на себя равнодушия, в то время как в душе ликовала. В этот момент она призналась себе, что пришла сюда именно ради этих слов.

— Очень изменился, — продолжила Катя, поддерживая начатую игру. — То есть выглядит отлично, но какую они с папашкой моим хрень несут — это просто жесть. Да, кстати, — вдруг вспомнила она, — Стильный Ленок собирался тебе звонить. Грит, что-то важное.

Стильный Ленок была яркой блондинкой за тридцать и отвечала в упомянутом медиа-холдинге за освещение светской жизни. Впрочем, тем же самым она занималась и во всех других медиа-холдингах, картелях, синдикатах и просто печатных изданиях, куда забрасывала ее трудовая биография. Странное ее имя доставила ей болезненная щепетильность в вопросах моды, дизайна и даже полусветского новояза. Разговаривая с человеком, который, на ее взгляд, был одет или обут неправильно, она испытывала почти физическое страдание, и это отображалось на ее симпатичной, немного лисьей мордочке.

— Пусть звонит, — пожала плечами Кира. Последний раз Кира виделась с Ленком чуть ли не прошлым летом, когда обе они — Ленок согласно своей журналистской службе, а Кира — просто так, за компанию, угодили на Николину гору, на состязания по конному поло.

* * *

Простившись с Катей, Кира медленно ехала по Волоколамскому шоссе. Когда она осталась наедине с собой, беспокойство ее, казалось бы отступившее, снова было тут как тут. Поравнявшись с Покровским-Стрешневым, она призналась себе, что разговор с Катей обострил те неприятные ощущения, которые преследовали ее уже довольно долгое время. Конечно, они мало напоминали набат греха, а скорее зудение кровососущей мошкары, но и этого было достаточно, чтобы не ощущать душевного покоя. Она никогда не чувствовала себя виноватой перед Алексеем, точнее, когда-то чувствовала, но это было так давно, такой Длительный отрезок жизни лежал между этим солнечным июньским днем и тем, когда она сообщила ему, что выходит замуж, но вот сегодня встреча с Катей неожиданно для нее самой пробудила в ней что-то, отдаленно напоминающее раскаяние.

Когда Кира наткнулась на Алексея в «Одноклассниках», она испытала целый комплекс разнообразных и даже взаимоисключающих чувств. Все эти годы, то есть годы с того дня, когда она вышла замуж, до нее доходили слухи, что устроиться он не смог, что он попивает и т. д. Мало-помалу, поскольку крепла ее жизнь без него, он исчезал из ее жизни, и все нити в ее душе, которые связывали ее с этим человеком, как-то истончались, и все шло к тому, что они разорвутся окончательно. Но это была иллюзия: нити истончались как бы понарошку, а прочности своей не теряли, но она пока об этом не догадывалась. Когда же она увидела, что этот по рассказам павший, спившийся, опустившийся человек работает в одной из самых уважаемых лабораторий мира биологии, ей стало немножко не по себе. «Позвольте, но это же мое!» — словно бы хотела сказать она взглядом своих чудесных, светло-карих глаз, где коричневое переходило в зеленое нежными взаимопроникающими золотистыми пятнами, устремленными одновременно и в глубь себя, и на каких-то условных собеседников, и даже на экран компьютера, который доставил ей эту информацию. Кстати сказать, именно этот ее как бы рассеянный взгляд, эта его поволока, нежная неопределенность и составляла немалую часть ее женского обаяния.

Узнав Алексея сегодняшнего, она почувствовала себя как бы несправедливо обобранной жестокой жизнью. Она написала ему, ответа не было, написала вторично, и тогда он ответил. А когда из его ЖЖ она узнала, что скоро он надолго собирается в Москву, то решила для себя, что, пожалуй, встреча их неизбежна.

Облака, в первой половине дня барражировавшие в ясном голубом небе на почтительном друг от друга расстоянии, вдруг сошлись вместе, сгустились, и стало пасмурно и хмуро. Машины двигались короткими рывками. Дождь полил сильнее, и быстрее забегали дворники по лобовому стеклу. Телефон ее лежал в сумочке, и сигнал его не сразу прорвался в ее сознание. Еще не разглядев толком надпись на экране, она поняла, что звонит Денис Марушев, с которым пару лет назад сделала попытку устроить фронду отбившемуся от рук Мите и с которым все давно и накрепко было уже покончено.