Читать книгу "Яблоко. Рассказы о людях из "Багрового лепестка" - Мишель Фейбер"

— Да?

— …не заметить, что на левую ягодицу ее опустилась муха.

— Муха, сэр?

— Самая пошлая муха. Из тех, что, жужжа, вьются на улицах вокруг фруктовых лотков.

Миссис Тремейн медленно помаргивает. День разгорается, чуть согревая комнату.

— Что же, сейчас стоит лето, сэр, — напоминает гостю миссис Тремейн. — Нас окружают миллионы мух. И нет ничего удивительного в том, что одной из них удалось пробраться в наш дом.

— Ничего, решительно ничего.

— Мы держим наш дом в чистоте, сэр. Полагаю, и дворец Королевы не многим чище его. Но дом необходимо проветривать, сэр. Без проветривания невозможно сохранить здоровье. А если в доме открывают окно, в него может проникнуть муха. Наделенная наглостью, достаточной для того, чтобы усесться на спину девушки.

— Все это мне понятно, мадам. Я вовсе не имел в виду бросить тень на ваш…

— Надеюсь, она ни в какое неподобающее место не заползла, сэр? Не воспрепятствовала вашим наслаждениям?

— Нет-нет-нет. При моем приближении она улетела. И вскоре мы с Мини спряглись. Я получил полное удовлетворение и даже заплатил ей больше условленного.

— И все же, сегодня что-то мучает вас?

Мистер Бодли обнимает себя руками, задумчиво клонит голову набок.

— Я размышлял, мадам. О той мухе. О мухах вообще. Мухи питаются падалью. Откладывают в нее яйца. Черви, которые пожирают наши мертвые тела, суть мушьи личинки.

— Уверяю вас, сэр, Мини жива-живехонька. Сейчас она принимает ванну, но, если вы дадите ей пятнадцать минут, она несомненно сможет доказать вам и живую игривость свою, и совершенное отсутствие в ее теле каких-либо червей.

— Да, но в этом-то все и дело, неужели вы не понимаете? Мы остаемся живыми лишь на мимолетный миг. Миллионы людей жили до нас и умерли, миллионы проделают то же, когда нас не станет, но для чего?

Плечи миссис Тремейн обмякают, и скрыть это не удается даже пышным рукавам ее платья. Сейчас утро, пять минут двенадцатого — время слишком раннее для разрешения поразившего распутника кризиса воли.

— Я не священник, сэр, я поставщица удовольствий. Впрочем, смею вас уверить, у нас здесь бывают и священники, много священников. Мужчина может проводить некое время, размышляя о Смерти, однако затем в нем пробуждается аппетит к чему-то совсем иному.

— Что же, мой аппетит покинул меня. Навсегда.

Несколько секунд миссис Тремейн оценивающе вглядывается в мистера Бодли, а после подмигивает ему, поведя подбородком в сторону Лили, и предлагает:

— Не желаете ли вы провести несколько минут с Лили, сэр, бесплатно? Если ей не удастся разжечь вашу… вашу свечу, мы уверимся в том, что положение ваше и вправду серьезно. Если же, — а я не сомневаюсь, так и случится, — вы оживете, цена ее услуг все равно останется разумной. В конце концов, Лили еще не опытна.

— Еба-еба уеба, — пищит Лили.

— Нет, нет, право же, я не могу, — стонет мистер Бодли. — Да и какой в этом смысл? Пусть даже тело мое поведет себя в согласии с его животным устройством, что же с того? Я обычный, здоровый мужчина, а у этой девочки имеются губы, язык и все прочее. Воспрепятствовать нашим плотским утехам не способно ничто. Кроме лишь одного, мадам, — их бессмысленности. Я же испытывал их уже тысячи раз.

— Как и мы, сэр, — напоминает ему миссис Тремейн, однако мистер Бодли свои ламентации еще не закончил.

— Тысячи соитий. Тысячи повторений все тех же движений. Мы гладим шеи и щеки. Оголяем груди и зады. Производим манипуляции, от которых влагалища становятся сочными, а члены твердеют. И вечно одна и та же последовательность — разочарований, взаимных услуг, ожиданий, уступок, а следом, мм…

— Высвобождение? Блаженство?

— Облегчение.

Миссис Тремейн фыркает:

— Вы идеалист, сэр, и идеализм делает вас несчастным. Мы же, в большинстве своем, умеем отыскивать радость в рутинных утехах. В пище, в сне…

Мистер Бодли сердито всхрапывает:

— Я в последнее время почти и не сплю.

— О, так в этом и кроется корень ваших невзгод, сэр, — объявляет, мгновенно воспрянув духом, миссис Тремейн. — Сон необходим для душевного здравия. Я слежу за тем, чтобы мои девушки получали каждую ночь свою порцию сна. Иначе они бы с ума посходили, не сомневаюсь. Что, по всем вероятиям, и случилось с вами, сэр, простите меня за дерзость.

— О нет, я всего лишь заглянул, и слишком глубоко, в бездну человеческой тщеты…

— Позвольте спросить вас, сэр, как вы провели эту ночь?

Мистер Бодли дергается — так, точно его щелкнули по носу.

— Эту ночь? Мм… я провел ее с Эшвеллом. Мы отправились в Уайтчепел, на крысиные бои, и там нас едва не убили. Затем отыскали место, в котором можно было выпить, — и выпили. Затем взошло солнце, я остановил кеб и поехал домой. Вспомнить, где у меня спальня, я не смог и потому продремал — час, быть может, — в моем вестибюле. А затем на лицо мое осыпался из прорези в парадной двери целый град писем.

— А ночь предыдущую?

Мистер Бодли насупливается, силясь проникнуть умственным взором в глубины истории столь давней.

— Я снова был с Эшвеллом. Мы отправились на Бромптон-роуд, к миссис Фоско. Эшвелл уверил меня, что там появятся двое наших давних оксфордских донов и их посекут. Они не пришли, а пока мы дожидались их, высекли нас — было бы неучтивостью отказывать в этом хозяйке дома. Затем со мной приключилась небольшая неприятность, потребовавшая незамедлительных услуг врача. Эшвелл сказал, что в Боуфорт-Гарденз живет его добрый друг, доктор. Однако мы были настолько пьяны, что оказались, в конечном счете, в Гайд-Парке, и я, пытаясь омыться, свалился в Серпантин. А после… мм… дальнейшее я помню смутно. Какие-то лошади, по-моему, и полисмен…

— Надеюсь, сэр, вы хорошо поспали на следующий день?

— Почти не сомкнул глаз. Мне нужно было повидаться с отцом, объяснить ему некоторые осложнения, возникшие после выхода в свет одного моего рискованного трактата. К тому же, люди, живущие надо мной, купили собаку — приобретение чрезвычайно спорное, а до того, чтобы перерезать ей горло, у меня руки пока не дошли.

— Понимаю, — говорит миссис Тремейн, уже заметившая, что глаза ее гостя налиты кровью, а руки дрожат.

— Но все это мелочи, — стонет мистер Бодли. — Пена и сор на бескрайней поверхности совокупного океана бесплодности наших усилий. Все человеческие радости для меня умерли.

— Всего лишь временно затерялись, сэр, уверяю вас, — самым успокоительным ее, материнским тоном произносит миссис Тремейн. — Сейчас для вас самое главное — сон, поверьте. Вы устали, сэр, я это вижу теперь, страшно устали. Может быть, приляжете на одну из наших свободных кроватей? Мы с вас почти ничего не возьмем, сэр. Ночной сон по цене бокала доброго вина.