Читать книгу "Парижская любовь Кости Гуманкова - Юрий Поляков"

– Ну и жмоты французы! – сказал я, выходя из ванной.

– Почему?

– На неделю мыла и шампуня с гулькин нос дали…

– Нет, это только на сегодня. Они каждое утро подкладывают. Можешь брать для сувениров,– объяснил мне Спецкор и проследовал в ванную.

Перед тем как затолкать свой чемодан под кровать, я решил переложить стратегические запасы продуктов питания, собранные предусмотрительной супругой моей Верой Геннадиевной, в тумбочку. И вдруг из одного пакета вытряхнулся молоденький рыжий тараканчик. Сначала он ошалелыми зигзагами помчался по нашей белоснежной кровати, а потом вдруг замер, шевеля усиками. Я тоже замер, возмущенный столь наглым нарушением всех правил выезда из СССР. Брезгуя раздавить предателя пальцами, я поискал глазами что-нибудь прихлопывающее, а когда осторожно взял в руки глянцевый проспект отеля и размахнулся, рыжий эмигрант уже исчез. Он выбрал свободу.

– Пошли получать валюту! – распорядился, выходя из ванной, освежившийся Спецкор. – А потом обедать. ..

Товарищ Буров сидел в глубоком вольтеровском кресле посредине обширного номера с окнами на набережную. Перед ним, на журнальном столике, были разложены конверты и две ведомости.

– Распишитесь вот здесь! – приказал он, и мы покорно поставили свои закорючки напротив цифры 300.– А теперь вот здесь! – И он подвинул к нам еще одну ведомость.

– А это что? – спросил Спецкор.

– По двадцать франков с каждого на представительские расходы! – строптиво объяснил присутствовавший при сем Друг Народов. – Кроме того, каждый должен сдать по бутылке в общественный фонд.

– Крутые вы ребята! – не по-доброму удивился Спецкор.

– Так положено,– закончил тему товарищ Буров.

– А одна кровать в номере – тоже «так положено»? – голосом ябеды спросил я.

– У меня тоже одна! – возразил рукспецтургруппы, озирая свой беспредельный номер, и стало ясно, что спорить бесполезно.

Спускаясь вниз, в ресторан, я нетерпеливо достал из конверта три большие бумажки по 100 франков с изображением лохматого курнофея, похожего на батьку Махно в исполнении актера Чиркова. «Делакруа»,– поколебавшись, сообразил я и тихо загордился собой.

Обедали мы за длинным, видно, специально для нашей группы накрытым столом.

– Хорошо быть интуристом! – сказал Спецкор, озирая приличную сервировку, дымящиеся супницы и графины с чем-то темно-красным.

– Морс? – спросила Пейзанка.

– Сама ты морс! – нервно ответил Поэт-метеорист и придвинул к себе сразу два графина.

Появилась Алла с Филиала, переодевшаяся в бирюзовое, очень шедшее к ней платье. И хотя за столом было несколько еще не занятых мест, она, не задумываясь, направилась к свободному стулу между мной и Спецкором. Сердце мое дрогнуло совсем по-школьному. Я налил из графина ей и себе – это было сухое вино.

– Я очень люблю красное вино! – сказала она, пригубливая из бокала.– Именно красное – оно живое…

– А наш руководитель, судя по всему, любит коньячок из общественного фонда! – кивнул Спецкор на багровую физиономию товарища Бурова.

Официант, бережно склоняясь над каждым, разлил по тарелкам суп – протертое нечто, а узнав, что мы из Москвы (Друг Народов с заячьей улыбочкой вручил ему краснознаменный значок), он мгновенно куда-то убежал и вернулся, неся большую корзину толсто нарезанного белого хлеба.

– Алла, у меня к вам очень серьезный вопрос,– начал я, когда с супом было покончено, а второе еще не принесли.– Скажите, если бы на рублях изображали творческих работников – художников, композиторов или писателей… Как бы вы их распределили?

– Писателей?

– Допустим, писателей.

– А знаете,– сказала Алла,– я, когда получила конверт, почему-то подумала о том же самом. Странно, правда?

– Наверное, у нас много общего,– игриво заметил я и покосился на Спецкора, но он думал о чем-то своем.

– Наверное…– согласилась Алла.– Хорошо, давайте попробуем прикинуть, но только вместе… Писатели?

– Писатели.

– Значит, сначала на рубле… Самое трудное: с одной стороны, купюра мелкая, а с другой – ее в руках люди держат чаще всего…

– Может, Гоголя на рубль? – предположил я.

– Допустим,– кивнула Алла.– А на трехрублевку тогда – Тургенева.

– Может быть, лучше – Лермонтова? – засомневался я.

– Допустим. А Тургенева, значит, на пяти рублях?

– Принимается. А кого на десятку?

– На десятку? – задумчиво повторила Алла, отщипнула корочку хлеба и положила в рот. Я вдруг заметил, что мысленно называю ее не «Алла с Филиала», а просто «Алла».– Костя, а если на десятку Блока?

– Может, Маяковского?

– Не-ет, Блока!

– Для вас я готов на все! А кто у нас тогда будет на двадцати пяти рублях?

– Чехов! – не задумываясь, ответила Алла.

– На пятидесяти?

– Достоевский!

– Тогда на ста рублях – Лев Толстой! – подытожил я.

– Конечно! – обрадовалась Алла.– Видите, как все складно получилось! Складно и познавательно! Человек заглядывает в кошелек и приобщается…

– И главное – облагораживается процесс купли-продажи! – добавил я.– Гениально!

– А Пушкина вы на копейке выбьете? – ехидно поинтересовался Спецкор, который, оказывается, все слышал.

– Действительно, мы забыли Пушкина! – огорчилась Алла.– Без Пушкина нельзя…

Пока мы с Аллой горевали по поводу ущербности разработанной нами литературно-денежной системы, за столом вспыхнуло горячее обсуждение: как провести сегодняшний вечер, в программе обозначенной словами «свободное время». Большинство склонялось к тому, чтобы осуществить набег на какой-нибудь большой магазин.

– Мы даже можем включить это в программу,– предложил Торгонавт.– Экскурсия «Париж торговый»…

В ответ Диаматыч высказал опасение, что нас могут неправильно понять с идеологической точки зрения:

– Только прилетели и сразу – шоппинг…

– Выбирайте выражения! За столом женщины! – возмутилась Пипа Суринамская.

Поставили на голосование, и большинством решили отправиться в ближайший супермаркет. Мадам Лану вызвалась нас сопровождать. И вдруг Поэт-метеорист хватил кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда, а один из опустевших графинов даже опрокинулся. Стало ясно, что поэт бесконтрольно напился.

– Мы давно забыли запах моря! – крикнул он и сжал свою голову ладонями, точно проверяя ее на спелость. А за его спиной изумленно застыл наш официант с подносом вторых блюд. Вероятно, он впервые видел, как человек вусмерть напивается сухим столовым вином.

IX.

В супермаркете я почувствовал себя папуасом, который всю жизнь молился на свои единственные стеклянные бусы и вдруг нежданно-негаданно попал в лавку, доверху набитую всевозможной бижутерией. Здесь было все, о чем только смеет мечтать советский человек, о чем он не смеет мечтать, и даже то, о чем мечтать ему не приходит в голову.