Читать книгу "Дети гламурного рая - Эдуард Лимонов"

Первая моя жена была рождения 1937 года, а еще год назад я спал с девушкой, рожденной в 1984 году, и она не казалась мне юной. По женщинам эта гибельная резня, эти набеги поколений друг на друга видны ярче. Ну как бы я мог сейчас спать с женщиной 1937 года рождения, разве что в качестве наказания, а? Размышления мои безжалостны, но не аморальны, это жестокий реализм.

Иногда, раз в десяток лет, меня вдруг тянет к сверстникам. Собрался, пошел на концерт старого друга. Зал пуст, и сразу сжимается сердце, за него обидно. Пел, писал, писал, пел, надеялся — и вот перед пустым залом, седой… Рядом со мной, по обе стороны, дремлет моя охрана — Илья, Миша, Стас. Они слушают свою музыку, их она дергает, побуждает, подымает. «Рамштайн» слушают или «Лайбах» слушают. Я тоже, когда сидел в колонии № 13 в заволжских степях, слушал «Рамштайн». В столовой у нас до дыр крутили неведомо как попавшую в лагерь кассету этой группы. Она там была уместна — в жестоком мире раздавались жесткие звуки. Только она и была уместна, не «Хороши весной в саду цветочки» ведь? (Да-да, есть такая песня: «Хороши весной в саду цветочки,/ Еще лучше девушки весной…»)

Я сидел на концерте старого друга: плюшевые кресла, этакая прохлада зала, и друг казался мне моим старым отцом, вышедшим позориться перед пустым залом. Мой отец ведь тоже пел. К концу жизни, впрочем, все меньше. Когда я последний раз был в Харькове у него, гитара висела пыльная.

— Ну как, скучно? — спросил я охрану в перерыве.

Они замялись.

— Авторская песня, — пожал плечами старший, Илья.

Они стеснялись, но ведь и вправду устарела музыка, образность — все устарело. Поколения не любят друг друга и, как правило, безжалостны друг к другу. Устарел? Отойди!

Я избежал. Интуитивно хитрым оказался. Недавно я выступал в клубе «Билингва» — лекцию читал. Приблизительно тема звучала как «Реакция и революция в русской литературе». На подходе к Кривоколенному переулку — автобус с ОМОНом, дальше толпа, человек пятьдесят растерянных милиционеров. Внутри негде яблоку упасть. Сверху, с галерей, опасно свешиваются неизвестные — с пивными кружками и бутылками в руках. Мы знали, что готовится нападение, и потому партия увеличила в тот вечер охрану до 35 человек. Нападение было, но потом, когда меня выводили. Чем-то бросали, стреляли из ракетницы и петардами, что ли. Не попали, уехал быстро в автомобиле. Позади — дрались… Я не знаю, самый ли я талантливый, но что самый нужный — точно. На мне сосредоточена ненависть, ну и приязнь тоже. Мои сверстники меня не выносят, ибо нет пророка в своем поколении, а не только в своем отечестве. Но родившиеся в семидесятые, восьмидесятые и даже уже те, кто в девяностые, — мною интересуются. Значит, я очень живой, раз генерирую идеи, нужные им, поколениям иным. Значит, будущее — мое.

Идет жесткая борьба. В каждом поколении и между поколениями. Те, кто не преуспел, стеснительно прячутся либо злобно ропщут. Новое цунами безжалостно разбивает верования стариков. Старенькая мать прислала мне зачем-то накопленные за жизнь вещи, среди них — кожаную шапку и трогательные рубашки с этикетками: «Сделано в Социалистической Республике Румыния», «Сделано в Чехословацкой Социалистической Республике». Бедная мама, уже и советских Чехословакии и Румынии нет лет под двадцать, и накопленные за трудовую жизнь шкафы и чемоданы из когда-то веселых и нужных вещей превратились в старую рухлядь, место которой на свалке. А старухи и старики все держатся за них, все верят, что скопили ценности. Бедные пенсионеры, бедные квартиры, бедные верования.

У меня хватило философской дистанции, какого-то поистине буддийского склада характера, не известно за что дарованного мне свыше, чтобы еще в двадцать четыре года написать: «Я скапливаю нематериальное». И следовать этому девизу неукоснительно впредь.

Поколения разбивают вдребезги идущие перед ними поколения, безжалостно давя их. Кто может сегодня без хохота читать советских поэтов? Сколько книг в мутных зеленых, серых, синих обложках выбрасывается наследниками в мусор, в месиво из рыбных скелетов, банановых и картофельных шкурок… И слава Богу, что выбрасываются: погибает ненужное и бессильное, в данном случае — ненужные и бессильные книги.

Я жил во Франции, когда компьютерная индустрия делала первые робкие шаги, «это» называлось тогда «минитель». Спустя четверть века сотни миллионов компьютеров — персональных и индустриальных — связали мировую информацию в тугой узел. Когда я был арестован, еще не были распространены мобильные телефоны; когда вышел всего лишь через несколько лет — на улицах Москвы было столь же много граждан, сжимающих мобильники при разговоре на ходу, сколько и граждан, сжимающих бутылки пива. А это был июль, заметьте.

Моя мать пять лет не разговаривает с подругой-старушкой, взявшей у нее «тройничок», то есть переходник, ну вы знаете, такая пластмассовая вещица. Неизвестно — по причине принципиальности или из жадности. Я без сожаления бросал по меньшей мере четыре раза в жизни накопленные вещи и книги, отправляясь жить в иные страны. Иной раз до пяти тысяч книг скапливалось — именно столько я оставил в Париже. Я способен начать новую жизнь в каждый отдельный момент с нуля. На самом деле это удовольствие. Это привилегия — с нуля. Хотя я, конечно, нетипичен, по мне поколение нельзя мерить. Типичный представитель моего поколения — дохлая уже рыба.

Вернемся к женщинам. Я… какое бы слово тут подобрать?.. «спал» — не годится, библейское «познал» — высокопарно; хорошо, пусть будет «имел дело» — нет, вернемся к надежному «спал», подразумевая любовные утехи… я «спал» с женщинами четырех поколений и надеюсь на благосклонность представительниц пятого. Ничего удивительного, мужчина с хорошими генами, физически здоровый, вполне справляется с задачей, в конце концов, мусульманин не просто так имеет право на четырех жен, одна другой младше. Если Господь продлит мои дни настолько, что я смогу когда-нибудь, завершив мои политические труды, уйти от политики, я обязательно напишу на досуге сравнительное исследование женщин всех поколений, с которыми я имел дело.

И все же яростная борьба идет. Подобно огромным ящерам, наносят удары друг другу поколения: хвостами, когтями, вспарывая животы. Испуганно прижались к дальним скалам не участвующие в битве робкие особи. На самом деле это прекрасно, ибо жизнь есть конфликт. Нет конфликта лишь на кладбище. Проблема, как должен жить отдельный индивидуум и весь вид человеческий, до сих пор не решена. Буйное ли беззаконие должно стать правилом или тихая дебильность сытых толп? В настоящее время человечество в основном исповедует последнее. Но моя душа, честно вам скажу, больше склоняется к буйному беззаконию.

Поездка в прошлое

Осень — самое лучшее время года в городе Харькове, в отличие от пыльного лета и слякотных зимы и весны. Широколиственная, пышная, разноцветная листва долго держится и не опадает. А деревья в Харькове растут прямо на улицах, а не в гетто бульваров. Смешно, но в сентябре Харьков оказался похож на Париж. Жители настроили кафе и сидят под тентами, беседуя, невзирая на теплый дождь. Милиции мало, и она не злая.

Я приехал в город моего детства и юности впервые с 1994 года. Был в черном листе украинской службы безпеки, да лист наконец аннулировали. Это, правда, не спасло меня от кратковременного задержания украинскими пограничниками прямо на самом вокзале, но далее полиция не присутствовала. Присутствовали призраки.