Читать книгу "Андрей Рублев - Павел Северный"

Когда-то митрополит помешал его дружбе с Дмитрием, не дозволил подопечному князю привыкать к рязанской лести. Теперь же Олег и сам не знал, кого он больше ненавидит: князя или митрополита. Но ведал твердо, что митрополита боится, ибо тот властью, данной ему Церковью, может сжить его со свету.

В своем княжестве Олег хозяин всей мирской жизни, но в церквях, что стоят в уделе, его власти нет. Тут власть Москвы. Епископ в Рязани – ставленник митрополита. А епископ своим словом смущает боярство. Хорошо, что у Олега есть верный боярин Селиверст, он знает, кто из бояр чем дышит. Иной раз кто-то из бояр после хмельного застолья отдает Богу душу, а все оттого, что Нюхтин решит, что он живой неугоден ни князю, ни ему, верному княжескому слуге. Зазвонят тогда в Рязани уныло колокола в церквах, запоют вечную память о том или ином усопшем боярине, который еще недавно был знатен, но решил, по мнению Селиверста, косить глаз на Москву.

Когда недавний посланец Мамая, отрыгивая после трапезы, сообщил о причине своего приезда в Рязань, дерзкие слова татарина заставили Олега затаить дыхание: замышлялось злодеяние не против московского князя, а против князя Церкви Великой Руси. Олег покрылся испариной, он не мог знать, как сотворят татары свое злодейство против митрополита, но понял, что свершится оно из-за ненавистного ему Дмитрия, послушного исполнителя воли Алексия, ненавидящего власть Орды над Русью. Мамай, желая расправиться с Алексием, надеялся, что смерть монаха лишит Дмитрия силы, питавшей московского князя.

Олег не посмел не пообещать посланцу Мамая выполнить желание хана и узнать дату поездки митрополита в Нижний Новгород, но сам не был уверен, что сможет оказать помощь Орде, хотя все же надеялся, что Нюхтин не подведет и окажет-таки Мамаю услугу.

Проводив боярина, Олег уже трижды посещал собор, где епископ служит молебны о ниспослании здравия митрополиту Алексию. Князь не сомневался, что рязанский епископ обязательно сообщит об этом в Москву, а когда свершится злодеяние, Олег перед Москвой и всей Русью будет чист совестью – кто ему осмелится не поверить, ведь, моля о здравии митрополиту, он и не мыслил о грядущей беде.

Олег, как и Мамай, надеялся, что московский князь, оставшись без Алексия, растеряется, тогда Орда не упустит удобного момента, изгонит Дмитрия и, помня об услуге рязанского князя, возведет его на московское княжение.

Это была заветная мечта Олега. Вот и сейчас, вышагивая по гульбищу, представил, как под звон колоколов въедет на белом коне в Московский Кремль, а потом по примеру приснопамятного Ивана Калиты с помощью Орды сомнет удельных князей.

5

Не затих ветер и ночью. Темнота пала сажистая. Потерялся в ней кремль Рязани.

Небо в звездной россыпи. Над Окой – Млечный Путь, как сияющий алмазами покров. На стенах кремля подают голоса дозорные. Ветром разносит их выклики: «Сподоби, Господи, своей милостью рабов грешных».

Княгиня Ефросиния лежала в постели, но заснуть не могла, а все оттого, что в хоромы затемно пришел боярин Селиверст и князь после трапезы заперся с ним в думной палате. Теряла покой княгиня, когда муж оставался с глазу на глаз с боярином. Она догадывалась, что и сегодня Нюхтин объявился неспроста, и не сомневалась, что они опять затевают сговор. Супруг не может спокойно жить, с виду будто дружит со всеми другими уделами, а на самом деле разводит смуту.

Княгиня обходила вниманием боярина, считая его оборотнем в людском облике и зная, что его руки в крови, которую тот не успевает смывать, благочестиво уверяя, что творит суд над крамольниками ради мирного житья князя с княгиней.

У окна ветер сорвал с привязи тяжелый ставень, и он со стуком ударялся о раму. Стук поднял княгиню на ноги.

Скинув парчовое покрывало, отороченное собольим мехом, княгиня встала с постели, прислушалась к высвистам ветра, собачьему лаю и выкликам дозорных. Голубая шелковая рубаха до пят скрывала статный стан Ефросиньи. Лицо княгини на красоту не броское, но горделивое, с горбинкой на носу, горделивость и от карих глаз в глубоких подглазицах. Волосы золотятся, заплетенные в косу, будто ржаная солома.

Полумрак в опочивальне, заставленной сундуками, лампады перед иконами.

Княгиня прошла по покою, утопая босыми ногами в ворсе ковра, и встала на колени, остановив взгляд на большом образе мученицы Параскевы Пятницы. Перекрестившись, положила первый земной поклон, начав шепотом читать молитвы, отвешивая поклоны после всякой прочитанной…

Отворилась тяжелая дверь опочивальни и, нагнувшись, вошел князь Олег Иванович. Увидев жену на молитве, улыбаясь, спросил:

– Пошто не заснула? А Господа о чем молишь?

Не услышав от жены ответа, спросил озабоченно:

– Никак, встревожена чем?

Выпрямившись, княгиня поднялась с колен, поглядев на мужа, ответила:

– Молилась, чтобы Господь отвел от тебя недобрую волю оборотня.

– Кого ты так называешь?

– Нюхтина.

– Досадил он чем?

– Делами многогрешными.

– Творит он их ради нашего покоя.

– Кровью творит. На руках она у него. Ведомо ли это тебе?

– Ведомо. Потому и нет крови на моих руках. Аль запамятовала, сколь всяких крамольников в княжестве? Селиверст стережет нас от их злых умыслов. Кроме татар есть и у нас свои супротивники. Москва под боком, смущает моих бояр. Дмитрий кого угодно с ясного толку собьет. Славой своей перед всей Русью кобенится.

Княгиня, сев на лавку, обитую парчой, неожиданно спросила:

– Кого Селиверст сбивал с толку на Клязьме?

– Не пойму, о чем спрашиваешь.

– Аль я не жена твоя? Аль не должна знать обо всем, что деется в княжестве, чтобы вовремя оборонить тебя и себя от любой напасти, – продолжила княгиня, порывисто встав со скамьи. – Есть в Рязани верные мне боярские жены, они вызнают от мужей все новости ночной порой. От них о многом тайном я узнаю. Вот и нынче узнала, но от тебя самого услышать хочу, что сотворил боярин по твоему наказу на Клязьме.

Князь недовольно пожал плечами и сухо сказал, будто приказал:

– Ложись спать, лапушка!

– Ужо лягу, как ответишь. Правду скажи.

– Нет тебе дела до нее!

– Чую, что опять Москва тебе не по сердцу легла.

– А ты что ж, опять дружбой с Москвой бредишь, лапушка?

– С ней нам надо шагать. Неужли не пристал еще от гордыни? Неужли впрямь думаешь осилить Дмитрия?

– Аль я глупее его?

– Умом Господь тебя не обидел. Только душа в тебе холодная. А все оттого, что нет возле тебя людей, кои в избытке возле Дмитрия. Только на свой ум надеешься, а ведь у других он тоже водится.

Скрестив руки на груди, княгиня, стоя перед мужем, спросила:

– Зачем Нюхтин на Клязьме был?