Читать книгу "Над Кабулом чужие звезды - Михаил Кожухов"

— Если что случится, машину присылайте за мной. За мной — ближе.

…Кабульская теплая осень, желто-коричневый увядающий парк. Прямо под окнами госпиталя дает концерт бригада артистов. Раненые припали к окнам, высыпали на балконы, а те, кто смог, спустились к асфальтовой «эстраде». Сидят и стоят полукругом. Костыли на асфальте. Белые повязки. Безногие, безрукие.

Показалось: война отошла, отодвинулась, боль отпустила на время солдат. Выступает фокусник — они смеются, хлопают в ладоши. Через их головы заглядывают на сцену люди в белых халатах и тоже улыбаются, забыв обо всем. Увы, этот фокусник из театра. Он может так мало.

Ноябрь 1985 г.

Кабул — Герат, и далее везде

Нет спокойствия, покоя нет в Афганистане. Он придет когда-нибудь. Весь Кабул и вся страна предстанут перед счастливой жизнью, как сплошной цельный Даруль-Аман, тихое и радостное вместилище спокойствия. Но это будет не скоро. Это придет через большие потрясения, через борьбу нового со старым.

Михаил Кольцов

17 ноября 1985 г.

Похоже, надо учиться относиться с юмором к здешним порядкам. Чувствовал себя круглым идиотом, встав ровно в 5.00, — первым если не во всем Кабуле, то уж точно среди его советского населения. И до самого полудня, уже в своей полевой, без знаков различия, форме, тоскливо смотрел в окно, прислушивался к телефонным звонкам. Поездка в Герат отменилась? Забыли захватить меня? Нет самолета?

Все было, но не сразу. Виктор Олтян, капитан из штаба армии, который должен был забрать меня ни свет ни заря, появился ровно в полдень и, по контрасту со мной, дошедшим до белого каления от неопределенности и ожидания, был нетороплив и ироничен. Предложил попить кофе: вылет задерживался часов до четырех. Наш груз — книги со штемпелем ЦК ВЛКСМ, проявители, кассеты с фотопленкой, тетради, портреты министра обороны, красная ткань для ленинских комнат и батарейки — уже доставлен на аэродром. Развезти все это по заставам, а заодно проверить состояние дел на трассе Герат — Кушка — задача комиссии штаба армии, которая и вылетает в Герат. Все это, говорят, очень нужно на «точках» — в горах и землянках вдоль трассы. Без портретов министра обороны и красной ткани там, видно, никакая служба не в радость!

Ни в четыре, ни в пять часов вечера самолет не появился, он вообще не прилетел в Кабул, застрял где-то в Кандагаре. По обыкновению, о планах его дальнейшего перемещения никто не может сказать ничего определенного. Надо ждать. В комендатуре военного аэропорта — толпа людей. Они тоже ждут: кто несколько часов, кто дней, кто неделю. На весь Афганистан работает, похоже, только «сто тридцать второй борт», а его пути неисповедимы.

Чтобы скоротать время, уговариваю попутку подбросить меня к десантникам. Материал об операции на гардезской дороге опубликован еще вчера, но газет из Союза еще не было, так что «Аэрофлот» дал мне возможность побыть «неизвестным героем». В дивизии отыскал только начштаба «полтинника», который и извлек на свет заболевшего и заспанного майора Казанцева.

— Приезжай давай, — сказал Казанцев. — У нас баня в субботу и в среду, ты понял? Тельняшка ждет. Заработал!

Обедали мы на пересыльном пункте. Попади в Афганистан Артур Хейли, его бы только сюда, на пересылку. Все, кто едет в Афганистан и обратно, процеживаются через нее. Здесь все начинается, здесь же и заканчивается. Драма страстей! Дембеля и новенькие толпятся у модулей, таращат глаза: одни от страха, от счастья — другие. Мой странный вид в уже потрепанной и выцветшей форме без знаков различия приводит зрителей в полное недоумение: кто такой? А я, проходя мимо них, чувствую себя ветераном всех боев, имевших место во всех веках и на всех широтах.

…Он все же сел, легендарный «сто тридцать второй». Я уже летел с ним однажды из Кандагара, впрочем, кто только не летал с этим экипажем. Роберт Сахаутдинов — его командир. Ему тридцать один год, и он самый старший на борту. Невысокого роста, быстрый в движениях, сероглазый, скуластый. Гольцов Саша — долговязый меланхоличный штурман с обвислыми усами, матерщинник и балагур. Пелевин Юра — заместитель командира. Есть еще два Сани — Дьячков и Кривохижа, — а еще Андрей Логачев и Николай Павлюк.

Командир оказался отчаянным меломаном. У него дома записано на пленках пятьсот пятьдесят концертов! Он может без конца говорить о рок-музыке и критиковать прессу за то, что она не уделяет внимания этому важнейшему из музыкальных искусств. Роберт играет на баяне, а Саня Дьячков — вообще на всем, что играет. В гермокабине у них висит гитара, ее терзают все помаленьку, кроме Павлюка. Его стихия — труба. Не летный экипаж, одним словом, а настоящий самолет-оркестр.

Роберт Сахаутдинов, правда, не только в музыке знает толк. Он работал здесь в декабре 1979-го, на вводе войск, и говорит, что еще неизвестно, когда было тяжелее. Экипаж делает сейчас иногда по четыре-пять рейсов в день, это серьезные нагрузки. Их «аннушку» все здесь называют «голубем мира». Дело в том, что это единственный здесь, наверное, самолет, который не оснащен кассетами с отводящими тепловыми ракетами. Его легко узнать еще в воздухе: за всеми прочими тянутся дымные хвосты от этих ракет, которые отводят от самолета, принимают на себя удар «стингера», самонаводящегося на тепло двигателей. У Сахаутдинова таких ракет нет, а это равнозначно смертельному риску при каждом взлете и при каждой посадке. Последний раз их только что обстреляли под Кандагаром. Они уходили от ракет, ложась на крыло, ввинчиваясь в небо.

Популярности Сахаутдинова в Афганистане не позавидует разве что Майкл Джексон. Вот и сейчас возле него вьется толпа: барышни смотрят умоляющими глазами, а одна из них, сестра шиндандского госпиталя, предусмотрительно собрала для экипажа сумку с обедом в надежде на то, что харч ей послужит билетом. Офицеры, которым тоже нужно в Шинданд, всячески стараются подчеркнуть знакомство с командиром. Роберт вяло сопротивляется просьбам: «Самолет перегружен». Это игра, конечно. Все знают: Сахаутдинов, если полетит, возьмет всех. Сейчас он чешет затылок: край правого крыла помят при посадке в Джелалабаде. Лететь, конечно, ни в коем случае нельзя, вся обшивка может разлететься к чертям собачьим, но мы, разумеется, полетим, взяв на борт, кроме нашего комсомольского груза, целую толпу пассажиров — столько, сколько их подойдет к трапу.

Я сажусь в кресло второго пилота, что есть силы хватаюсь за штурвал. Стараюсь, как пятиклассник на диктанте, но самолет все равно то ныряет к земле, то начинает стремительный набор высоты, то ложится на крыло — земля дыбом встает за бортом. В самый последний момент, когда я уже мысленно прошу прощения у всех пассажиров и их родственников, Роберт подхватывает штурвал и выправляет машину по горизонту, ни на секунду не прерывая совсем не интересный мне рассказ о солисте какой-то английской рок-группы. Какой к черту рок, Роберт, — я же самолет пилотирую! Сам!

Внизу только горы да редкие крохотные кишлаки в долинах пересохших рек. Не надо было обладать проницательностью тому, кто первым подметил: люди могут жить где угодно, но только не в Афганистане. Здесь им жить просто негде.