Читать книгу "Четыре с лишним года - Олег Рябов"

Вечером было решено разыскать штаб дивизии, ибо с нами (часть батальона связи) убежали два помначсвязи дивизии, а старичок начсвязи остался в штабе. Помощники (два капитана, молоденькие ребята) приказали снарядить бричку с кабелем и телефонными аппаратами, и мы двинулись «вперёд к немцам» налаживать связь с дивизией.

Дойдя до сенокоса, начштаба батальона, спокойный парень, предложил выслать разведку, а всем ждать в тёплых шалашах из сена. Один из помначсвязи, мой приятель, сказал: «Рябов, берём автоматчика и идём втроём!» Мы положили в карманы по паре гранат и с автоматами на шее двинулись в чёрную ночь. В другом направлении ушли трое радистов с рацией, а остальные залегли спать в тёплых шалашах из свежего сена. Мы прошли километров 10 до переправы через Ловать, перешли реку и узкой тропкой, боясь нарваться на немцев, двинулись дальше. На другой стороне реки шла перестрелка, летели трассирующие пули, некоторые перелетали реку, сзади нас вдалеке рвались снаряды. Мы шли по земле, где не было стрельбы и не было пока ни своих, ни чужих. Мы ориентировочно знали, где нужно переплыть реку и выйти к нашим полкам.

16.10.42

Сейчас, после многих мытарств, мы находимся в каком-то глухом, заброшенном овраге, где на деревьях висят остатки вороньих гнёзд.

Живём в вырытых наспех норах, в крутых склонах оврага, а какое счастье было бы поспать сейчас в хорошем блиндаже с железной печкой! Вот в этих мокрых и холодных норах мне и приходится ремонтировать станции; много их прошло через мои руки – уже имею некоторый опыт.

Писать, между прочим, трудно, сверху, не знаю, как выразиться точнее, ну с потолка, что ли, всё время капает, коптилка трещит и тухнет.

Тася, напиши числа, когда получили мои письма. Я с новым адресом всех растерял, и из дома нет вестей. Возможно, письма в полку, но до него не добраться. Значит, они где-то далеко, и их я пока не читал.

Большой привет моей бабке. Пусть молится за меня. Я послал вам 500 рублей, так вы ей выделите деньжонок.

Писать кончаю – дождь не даёт.

20.10.42

Жизнь течёт без особых перемен! Живём мы теперь в маленькой бане. Это не та баня, что вы видели в наших бедных деревнях, «по-чёрному». Нет, эта баня была военная самодельная. В овраге (здесь вся жизнь в овраге проходит) выкопана нора, она накрыта тонкими деревьями и ветками, в ней стояла кадка. Сейчас мы кадку выкинули, на берёзовом чурбаке стоит коптилка из консервной банки, с потолка течёт вода, отопления никакого – отопительный сезон ещё не начался. Жизнь идёт в разговорах, особенно по вечерам, обсуждается всё: начиная от классической литературы и кончая вторым фронтом. Мы забыли о домашнем тепле, дым от махорки и копоть от лампы висит в воздухе нашей землянки, скрывая наши лица.

Мама как-то писала, что если ранят, то есть покалечат – ерунда. Так вот, один приятель в этой «уютной» обстановке описывает возможную картину будущего.

Огромный зал, гремит оркестр, молодежь танцует вальс «Отечественная война». Ты входишь на костылях и садишься, на тебя никто не смотрит – это так обычно. Закурив, ты вспоминаешь другую музыку, под которую танцевала земля, под которую мы зарывались в землю. Так вот, мама, я этого не хочу, и мне этого не желай. Хороши только крайности, компромиссов быть не должно.

Сейчас я здорово полюбил жизнь. Был один момент, когда мне жизнь надоела; это было нехорошо, но это краткий отрезок времени; сейчас я от дурных настроений освободился полностью. За последние 13 месяцев не было ни одного дня с так называемым «интеллигентским» плохим настроением. Было много тяжёлых, неприятных часов, но это не тоска, которая бывает от внутренней пустоты или, точнее, от «повышенного культурного уровня». Ну, хватит философствовать! Сейчас снял машинкой все волосы. Думал, на отдых попадём, так берёг причёску, но теперь об отдыхе уже не мечтаем, и потому подстригся на зиму. Между прочим, попадаются и седые волосы.

III. С войны возвращаются стариками

22.10.42

Стоит настоящая осень! Эти чёрные ночи даже не описать: абсолютная чернота, идёшь, как слепой, по грязному крутому оврагу и нет никаких ориентиров. А вообще, жизнь в земле, точнее под землёй, осенью, совсем непривлекательна. Говорят, что от этих сырых блиндажей даже здоровье портится, но я подчёркиваю – говорят, ибо по себе не чувствую. На днях глядел кино – на открытом воздухе, под моросящим дождём. С экрана пела Кэто Джепаридзе что-то цыганское, что-то тоскливое, а над горизонтом, в черноте ночи, висели белые осветительные ракеты немцев, и иногда пролетали случайные трассирующие пульки. Вечерами, при свете коптилки, читаем вслух Лермонтова. Я всегда любил Лермонтова, но сейчас особенно. Вечера длинные-длинные, а ночи и того больше – устаёшь спать. С каким, вероятно, удовольствием вы поспали бы так. Теперь, для разнообразия жизни, я решил отрастить бороду и усы. Буду растить до первого приезда на «большую землю», то есть до первого города. Вот если годика через два я попаду в Горький, то приеду с бородой, и вы скажете: «С войны возвращаются стариками!»

25.10.42

Почти месяц не получаю писем! Сегодня одна открытка от Орловой. Пишет, что видела вас, настроение у всех хорошее, и выглядите лучше, чем весной. У неё за один год в семье четыре смерти: отец, Виктор, Валентин Л. и??? – я не знаю его.

Меня моя жизнь не тяготит, и 3–4 года я вынесу легко. Видите – я постепенно увеличиваю сроки. При первом прощании с Лелей и Таськой год казался слишком большим периодом, а теперь вам, вероятно, не понравится новая цифра и вы поморщитесь. Ничего, увидимся.

Сейчас о другом: вот уже пять дней живём под крышей; прекрасно – на улице дождь, а у нас сухо. Конечно, хата без окон, без дверей, но главное – крыша. Правда, под такими крышами жить рискованно: на них кидают бомбы, и по этой причине нас всё-таки попросят выехать в лес.

На фронте стало тихо, как и месяц тому назад. Немец мог бы далеко отогнать нас, но почему-то удовлетворился 30–40 километрами. Коридор на Демьянск теперь имеет ширину в 40 километров вместо 50. Только пушки, несмотря на дождь, продолжают стрелять.

1.11.42

Таська, мои письма – что-то похожее на дневник, только он получается не при мне, а отсылается домой. Приеду, прочту, вспомню ещё раз всю эпопею; не приеду – вам на память останется. Живём опять под землёй, в норах: 10 дней жили в полуразрушенном доме, но приказали зарыться. Начальство нас жалеет и не разрешает рисковать жизнью. Если бы вы знали, как изрыли, ископали Калининскую и Ленинградскую область. Все речки, точнее их берега, все овраги, все леса – всё раскопано под блиндажи. Мы только и делаем, что переезжаем с места на место, больше 10–15 дней на одном месте не живём. Война утихла, здесь и летом-то не особенно развоюешься.

Теперь немного о письмах: я иногда жалел, что некому написать то, что пишется единственной, а через полтора года понял, что самое лучшее сейчас – не иметь обязательств перед будущим. Убьют – не оставлю ни вдовы, ни сирот. Так что мне писать никто не обязан, а на родную сестрёнку я не обижаюсь и на то, что ей надоело писать письма (последнее письмо было в августе, да маленькая открытка от 15.09, где она беспокоится о моём молчании). Вообще, Таська, на тебя я не сержусь, где-то встречал строчки: «Увидеться – это б здорово, а писать майор не любил».