Читать книгу "Казачья Вандея - Александр Голубинцев"

На одном из митингов приезжий из Усть-Медведицкого революционного комитета чумазый солдат и еще какой-то делегат предлагают полку выбрать нового командира: «Товарищи, выбирайте казачка, зачем обязательно офицера, вот мы в Усть-Медведицком комитете хотя и малограмотные, а работаем же, оно, правда, трудновато, но справляемся!»

Несколько казаков хмуро заявляют, что они довольны командиром и нет надобности выбирать нового. «Да, это так, товарищи, — заявляет усть-медведицкий делегат, — может быть, он и хорош, но все же он барин, лучше бы своего, трудового казака».

Наконец, после долгих дебатов и пререканий, не желая, по-видимому, ударить лицом в грязь и показать себя «несознательными», решают: «просить командира полка и г.г. офицеров прибыть на митинг полка».

Здесь командиру полка, войсковому старшине Голубинцеву, усть-медведицкие делегаты ставят вопрос: согласен ли он вести полк в Михайловку для борьбы с контрреволюционными бандами, наступающими с севера?

Командир ответил, что считает войну законченной, а на братоубийственную войну он полк не поведет.

Такой ответ казакам, уставшим от войны, импонировал, но делегаты и кучка своих крикунов настояли на своем. Начались выборы командира полка. Войсковой старшина Голубинцев ушел домой. «Честь» выборного командира была предложена по очереди всем офицерам, но все категорически отказались. Среди подхорунжих и вахмистров также не нашлось охотника баллотироваться в командиры.

После долгих споров пришли к заключению: «просить опять полковника Голубинцева». Избрали делегацию.

— Теперь он пошлет всех вас к такой-то матери, а нас выгонит! — заявили делегаты и отказались идти.

Начались споры. Митинг затянулся. Простояв несколько часов на морозе без результата, казаки мало-помалу разбежались по домам. Оставшаяся кучка, человек 30, избрала командиром полка нестроевого казака Семена Пономарева, портного из очень бедной и малопочтенной семьи.

«Дома у него не за что коня привязать!» — говорили про него казаки.

Товарищ Миронов между тем настойчиво требует полк в Михайловку, обещая деньги, сахар, одежду и т. п.

Учитывая общее положение и настроение казаков и имея еще ранее соответствующие инструкции от Войскового Атамана генерала Каледина, командир полка, войсковой старшина Голубинцев, отдал приказ об увольнении всех казаков полка в бессрочный отпуск с оружием. В тот же вечер и ночью, благодаря старанию командиров сотен и офицеров, казаки, получив отпускные билеты и жалованье, разъехались по домам. Остался лишь для ликвидации казенного имущества военнореволюционный комитет, в который, по секретному предписанию командира полка, с целью сохранения имущества от расхищения, да и вообще как сдерживающее начало, вошел подъесаул Попов Владимир Васильевич (убит в бою под Царицыном). Г.г. офицерам дана была возможность уехать, кто куда пожелал.

На другой день после выборов новый «командир», исполняя волю Миронова, приказал полку к восьми часам утра собраться в станице Скуришенской для следования в Михайловку; но на сборный пункт прибыли только «командир» и два казака, живших с ним на одной квартире, а остальные казаки полка уже были у себя на хуторах или оставались в Глазуновской, совершенно игнорируя распоряжение и считая себя в законном отпуску.

Через несколько дней, 15 февраля, войсковой старшина Голубинцев уехал в Усть-Хоперскую станицу, дав соответствующие инструкции остававшемуся в Глазуновской есаулу Красовскому. Большая часть г.г. офицеров также разъехалась по домам. Простились офицеры с казаками очень миролюбиво и даже сердечно. Уезжавший в Усть-Медведицу командир 4-й сотни есаул Коновалов Андроник при прощании сказал казакам пророческую фразу: «Погодите, весною нас еще позовете!»

Характерно отметить, что вскоре после выборов командира к войсковому старшине Голубинцеву явился штаб-трубач Черников, член полкового военно-революционного комитета, один из наиболее, казалось бы, сочувствовавших новым порядкам, с просьбой о разрешении ему вступить в брак.

— Зачем ты ко мне обращаешься, — заметил ему войсковой старшина Голубинцев, — теперь у вас есть выборный командир, к нему и отправляйся!

— Что Вы, Ваше Высокоблагородье, — взмолился Черников, — смеетесь, как я могу обращаться за разрешением к такой сволочи? Мне надо разрешение от настоящего командира, а не от Семки Пономарева!

Итак, казаки разъехались по домам, остался военно-революционный полковой комитет, которому власть была, видимо, по душе. Но ни авторитетом, ни уважением революционный комитет не пользовался, ибо более хозяйственные казаки разъехались по своим хуторам и занялись хозяйством, а в комитете осталась лишь «голь», которой домой незачем было особенно торопиться.

Для характеристики отношения казаков к комитету приведу еще одну сцену.

Едва только комитет приступил к ликвидации имущества полка, как от казаков стали поступать требования об удовлетворении их лошадями в обмен за убитых или пришедших в негодность. В числе других, требуя коня, явился в комитет казак Иван Хрипунов, георгиевский кавалер, бежавший из немецкого плена, побывавший в Голландии, в Англии и, наконец, явившийся в полк.

«Подожди, Ваня, дай разобраться, — говорит председатель комитета, приказный Мокров, бывший денщик, утирая рукавом мокрый лоб. — Видишь, как трудно, у нас на лбу каплями пот выступает, работаем не покладая рук и никак не поспеваем».

«Удивительно, — отвечает Хрипунов, — был командир и один все успевал делать, а вас тридцать дураков, получаете по 30 рублей суточных каждый и ничего не можете делать, сволочи!»

«Да ты не ругайся, не то, знаешь, мы с тобой справимся и заставим уважать комитет!» — загорячился было председатель, принимая угрожающий тон.

«Коня, сволочи!» — кричит расходившийся Хрипунов и бросается с плетью на председателя.

Произошла свалка, и, наконец, торжествующий Хрипунов при всеобщем одобрении и хохоте отправляется к себе на хутор.

Настроение у стариков было угнетенно-подавленное — не того ждали они от войны. Они ждали возвращения своих сынов, покрытых славою побед, под звон колоколов, ждали грамот Высочайших, молебнов, парадов, гульбы и проч. и проч. На деле же полное разгильдяйство, непризнание их авторитета, порицание того, во что они верили, в чем они видели весь смысл и радость жизни…

К оставшимся в станице офицерам отношение стариков было сочувственное, и очень даже, да и фронтовики в большинстве были солидарны со стариками. Мутила рвань, кучка негодяев, по большей части даже не нюхавших пороху, нестроевые, обозники, оставшиеся дома, подкупленная муть дна и особенно иногородние, которые, видя офицеров, шипели от злости, рисуя себе картину, как они будут расправляться с ними, линчевать, убивать. Злодейства в Михайловке еще были свежи в памяти у всех. Как никогда выявлялась теперь злоба негодяев не только по отношению к офицерам, но и ко всему казачеству. Вслед почти открыто говорили: «погодите, вашу…» и т. п.

Избиение 36 офицеров 12 января в Михайловке, видимо, совершенно оттолкнуло казаков от этой сволочи.