Читать книгу "Вечная полночь - Джерри Стал"

Штаб «Хастлера» на Хай-стрит, рядом с обычными нормальными сонными административными зданиями и торговыми точками в космополитическом деловом центре Коламбуса, оказался рассадником талантливых, возможно несколько чокнутых, эксцентриков. Наиболее чокнутой при первом визите представлялась нарочитая стандартность заведения. Никаких лифчиков размера 44-D по коридору. Никаких en flagrante феляций, если случайно ошибся дверью. Никакие обжимающиеся юные парочки не выбегали из зала заседаний залить вином и заблевать ковер во всю стену в холле.

Нас четверых загнали в заднюю комнату на четвертом этаже, называвшемся Кучерявая Зона. Кроме меня там оказались два Майка и Тим. Место кишело всевозможными загадочными личностями, среди них мой любимый ПиВи, лакей Ларри Флинта. ПиВи, видимо, всю жизнь страдал избыточным весом, и как-то на Рождество Ларри, свойственным ему широким жестом, преподнес ему подарок его мечты: операцию на кишечнике. Столь удивительный факт уменьшения объема талии ПиВи хирургическим путем имел поразительный побочный эффект.

Воспитанные люди, мне кажется, называют это метеоризмом. Желудок ПиВи окружали легенды. Из-за газоиспускательной способности однажды его кишки изменили направление, подобно разветвленной дороге. Некоторые вещи в жизни человек не может забыть. Это было не ректальное прозрение. Не просто благовонные звуковые разряды. Это были полноценные симфонии, сотрясающие штаны. Одну из них, в первую же неделю моей работы, мне выпала честь послушать в записи, с великодушного позволения одного парня, доморощеного знатока этнической музыки, которому пришла в голову хорошая идея затащить в лифт портативный Sony. Где ПиВи, по причинам слишком преступным, чтобы быть нарочными, по всей видимости выдавал свои самые протяжные ouevres[8].

Они продолжались как минимум минут шесть.

Моя работа в те неистовые первые дни состояла преимущественно в сочинении штамповок того, что в этой индустрии называется «тексты под девочкой». Вы их, конечно, видели, если когда-нибудь натыкались на лощеную распластанную даму на страницах высокоинтеллектуального журнала, который случайно нашли и открыли. И, конечно, ни разу не читали. Их никто не читает. Но их все равно ставят. Видимо, с целью дать юным само-ненавистникам, вроде меня, шанс войти в индустрию и там зацепиться. Вы понимаете, о чем я веду речь: «Деревенская ковбойка Дженнифер» — вкладыш с фото с голой красоткой на быке, размахивающей «стетсоном» — «и когда она скачет на дикой лошади, брат, та не останется без клейма! ИИ-ХА!»

Параллельно с такими литературными изысками, я занимался бесконечно странной работой по разбору писем от читателей. Большая их часть приходила из национальных тюрем и колоний.

Тюремные письма отличались наибольшей странностью, поскольку их авторы, по всей видимости недавно познакомившиеся с толковым словарем «Roget’s Thesaurus» в библиотеке зоны, старались писать в манере Уильяма Бакли-младшего. Стиль получался тем более странным, что зачастую эти шестнадцатисложные слова втискивались в их отчаянных полуграмотных руках в предложения поразительно бессвязные. В одном, помнится, журналу выражалась благодарность за «ознакомленение меня и моих замечательных сограждан с трио цветистых парвеню. Особенно с той пиздой Сьюзи…»

Ларри Флинт, легендарный похабник, основавший журнал, во время моего пребывания в Огайо напоминал одутловатое приведение. Иногда он засовывал свой нос в Зону. Всякий раз при его появлении, его сходство с переросшим эмбрионом с ногами из сала поражало меня все сильнее. Что-то в тонусе его кожи, полинявшем розовом цвете губ и бледных клочьях волос, спадающих вокруг его круглой, как у Малыша Хьюи, головы придавало этому человеку нечто от in vitro, полностью не сочетавшееся с его пронзительными глазами и очевидной гениальностью. Но, с другой стороны, возможно чувак, сколотивший состояние на пёздах, и должен выглядеть так, будто всю жизнь провел в матке.

Его жена Алтеа — которую вечный выдумщик Майк Тухей окрестил «бритой обезьяной» — играла роль Хилари при Ларри, если обозначить того Биллом. Насколько я могу судить, она отслеживала львиную долю насущных дел, и Ларри мог развязаться с уже достигнутым и взойти на еще более высокие и благородные вершины Мира Розовой Штуки. «Хастлер», хорошо, плохо ли, был наиболее быстроразвивающимся, самым противоречивым изданием в своем жанре. Даже если сам жанр отличался определенной заезженностью. Ларри, да благословит его Господь, войдет в анналы как первый человек в истории, преступивший запрет на половые губы, показавший, если следовать профессиональному арго, «розовую штуку». За что любезная, одной рукой занятая делом публика не перестает его благодарить.

Понятное дело, ребят не особенно радовало то, что основную массу их текстов возвращает или критикует женщина, которую они считали не более чем безграмотной экс-стриптизершей — не в смысле, что кто-то в конторе хоть раз видал, как она раздевается, не считая того, что она держит текст вверх ногами… Удивляло в работе то, что даже если наплевать, насколько каждый из нас презирал эту развратную сиську, на которую мы ишачили как последние животные, мы все терпеть не могли, когда она отправляла нас переписывать.

Сосредоточием основного возмущения по поводу нас, борзописцев, был высокий и заносчивый парень из Нью-Йорка по имени Ланс Берман, который ввел между нами термины Маленькие Клиторы и Большие Губы. Ланс был знаменит в определенных кругах тем, что являлся «гнево-генератором» на шоу для взрослых на манхэттеновском кабельном телевидении, и на жаргоне Эры Восстановления был сильно склонен изрыгать с пеной у рта негодование по поводу любого возмутительно непригодного текста, ему попавшегося. Ланс, получивший от того же неподражаемого Тухея кличку «Раввин», изобрел удивительно действенный метод сдерживать свой темперамент. Он сидел у себя в офисе несколько часов подряд, натянув на голову черную мягкую маску Дарта Вэйдера.

Как-то мне случилось зайти в логово Раввина, выслушать приглушенную маской возмущенную литанию по поводу какой-то фигульки, которую я ему принес, и потом пережил вряд ли забываемое ощущение, когда этот надувшийся неудавшийся Дарт Вэйдер вскочил, порвал бумагу в клочья и швырнул ее мне в рожу. Я понял, что приобщился.

Апофеозом работы в «Хастлере» стал праздник, куда король Ларри позвал меня и остальных сотрудников вместе с разносортными журналистами и смешанной толпой тусовщиков отмечать в свой дом на Бекли-Хайтс. Сообщаю любителям путешествовать, еще не бывавшим в Коламбусе: Бекли, чем-то напоминающий Беверли-Хиллз и Саттон-Плейс, абсолютно не супер-пупер точка здесь в Огайо.

Не помню, то ли отмечали день рождения, то ли юбилей журнала, то ли еще какое-нибудь крупное торжество в честь съедания им миллионной лепешки. В памяти остался, будто отшлифованный драгоценный камень, единственный момент, когда Ларри привел нас в гигантский подвал своего дома, и встал перед толпой произнести несколько слов о своих скромных кентуккийских корнях, затем отступил назад продемонстрировать главный предмет сегодняшнего праздника: свой маленький бревенчатый домик.