Читать книгу "Евангелие от Пилата - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Я вернулся в дом к своим ученикам и с яростью воскликнул:

— Если кто-то идет со мной, но не оставит отца своего и мать свою, своих братьев и сестер, свою жену и детей своих, тот не может быть моим учеником.

И я впустил незнакомых людей, стоявших ближе других, и захлопнул дверь перед носом братьев и матери.

Я даже не испытывал боли. Я хотел, чтобы все меня поняли. Я должен был показать, что ставил всеобщую любовь превыше любви к отдельному человеку.

Братья мои в ярости ушли. Мать осталась, она была подавлена, но покорно ждала у двери. Ночью я впустил ее, и мы оба разрыдались.

С этой ночи она больше не покидала меня. Она осталась, скромно шла позади, среди толпы женщин, рядом с Мириам из Магдалы, женщина из женщин, заставив всех, в том числе и меня, забыть о том, что она была моей матерью. Время от времени мы тайком встречались, чтобы обменяться быстрыми поцелуями. После моей ссоры с братьями она приглядывает за мной, ибо поняла меня. Моей радостью и гордостью на этой земле было и остается то, что однажды я сумел убедить свою мать.

* * *

Я делился сокровенными мыслями только с Иегудой. Мы перечитывали послания пророков. После того тайного договора с собой я по-иному вглядывался в прошлое.

— Ты должен вернуться в Иерусалим, Иешуа. Христос добьется триумфа в Иерусалиме, тексты ясно говорят об этом. Ты должен быть унижен, подвергнут пыткам, убит, а потом ты воскреснешь. Это будут трудные времена.

Он говорил спокойно, вдохновленный своей верой. Только он осознал, что есть Мое Царство, царство без славы, где не будет никакого материального и политического успеха. Он описывал мне мою агонию со спокойствием надежды:

— Ты умрешь на несколько дней, Иешуа, на три дня, а потом воскреснешь.

— Надо быть уверенным в этом.

— Послушай, Иешуа. Сон продолжительностью в три дня или в миллион лет не дольше часового сна.

Я не ответил. Я удалился, чтоб погрузиться в колодезь любви. До этого мгновения я не рассматривал всерьез свою смерть и хотел знать, что дадут мне размышления.

Углубившись в себя, придя к Отцу моему, я не увидел там ничего ужасного. «Все оправданно, — говорил он. — Все хорошо. Только тело предназначено для тлена, для червей, для исчезновения. А суть сохраняется».

Слова не были точными, но приносили успокоение. Время от времени, в момент единения, мне казалось, что я улавливаю иную мысль: мы существуем после этой жизни в соответствии с тем, кем были в предыдущей. Праведник оставляет после себя хорошую память, а негодяя никто не помянет добрым словом. Но стоило мне подойти к этой мысли, как она быстро уходила, испарялась. Однако эти мои погружения в себя убедили меня в том, что бояться нечего, что смерть не что иное, как добрый дар судьбы.

Теперь я постоянно думал о Иерусалиме. Он стал моим предназначением. Местом моей смерти. Я должен был завершить свой жизненный путь в Иерусалиме.

Я бывал в Иерусалиме и раньше, как любой богопослушный иудей, во время коротких пасхальных праздников. Теперь предстояло остаться там надолго. Мы отправились в путь.

Я не мог скрывать от себя правду: я менялся. Горечь и упреки излишне часто посещали мое сердце. Я, воплощение любви, стал резким, нетерпимым, раздражительным. Проповедуя смирение, я мог зло оскорбить противников. Когда я собирался возвестить о приходе Моего Царства, то ломал язык в риторике, я словно слышал себя со стороны: я угрожал, метал громы и молнии, обещал самые страшные кары от имени Бога. Желая проповедовать человечность, я не мог сдержаться, проходя мимо святош, зажигавших свечи во время праздника Опресноков, чтобы не крикнуть им с вызовом: «Свет я, и только я!» Потом я осыпал себя упреками, а мать ночью успокаивала меня, прижимая к груди, называя мои помрачения рассудка усталостью от несбыточных надежд.

Вначале я столкнулся в Иерусалиме со стеной безразличия. Нескольким мудрым людям, как Никодим или Иосиф из Аримафеи, которые проявили ко мне интерес, фарисеи и члены синедриона затыкали рот, восклицая: «Не ждете же вы пророка, явившегося из Галилеи!» Я счел, что мои планы рухнули.

Но через полгода я добился того, что они перестали смеяться надо мной. Теперь они оплевывали меня метали громы и молнии, исходили злобной пеной. Мне удалось стать личностью, ибо сегодня вечером они меня убьют.

Иерусалим…

Иерусалим, который околдовал меня и который так трудно полюбить… Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями тех, кто тебе ниспослан. Сколько раз я хотел собрать твоих детей, как наседка собирает под крылья своих цыплят! Но ты отказывался.

Иерусалим, все то в тебе, что вызывает гордость любого еврея, не позволяет мне оценить тебя по достоинству.

Когда меня хотели заставить восхищаться вновь отстроенным Храмом, благоговеть перед тяжелыми вратами из золоченого кедра, резными гранатами, лилиями и листьями, с которых свисали льняные полотнища с пурпурными цветами и пунцовыми гиацинтами, поддерживаемые херувимами из массивного золота, я думал: является ли чрезмерность красотой? Когда мне расхваливали церемонию жертвоприношений, когда в зловонном дыме я различил среди сгустков крови почерневшие потроха и кишки, когда понял, что стада волов и овец предназначаются богатым, а беднякам оставляют лишь голубей, когда увидел лавки менял с кривыми улыбками, то схватил плеть и опрокинул их лавки: «Уберите все это! Дом Отца моего не может быть домом торговли!». Я с яростью колотил плетью но полу, и через мгновение меня окружали только задницы, задницы спасавшихся бегством трусов, задницы перепуганных животных. Город грязен, скуп, капризен, презрителен. За дверьми и фасадами прячутся пустота и тлен. Сплошная показуха, богачи кичатся своим состоянием, даже служба в Храме требует роскоши. Сосед следит за соседом, соревнуется в могуществе или богатстве с другими. Здесь молчит сердце, наивность считается смешной, смирение — самоубийством. Жители Иерусалима не желали слушать бродягу из Галилеи, который восхвалял бедность. Моим ученикам с Тивериадского озера было нечего терять, кроме старой лодки и дырявых сетей. Неужели только простая жизнь крестьян позволяла им слушать сердцем?

Я не добился никакого успеха в Иерусалиме, его жители даже не проявили любопытства ко мне. Единственным достижением было то, что священнослужители, учители Закона саддукеи и фарисеи с каждым днем все больше ненавидели меня. Их оптимизм был сильнее моего, поскольку они считали, что однажды я смогу всколыхнуть народ и поднять его на мятеж не только речами и любовью к Богу. Они видели во мне опасность. И начали готовить мою смерть. По их мнению, меня уже давно следовало побить камнями.

Но сколько времени я потратил на то, чтобы убедить их в этом! Защищая религию духа, а не религию текстов! Я объяснял им, что одно не исключает другого, потому что религия духа наделяет истиной религию Священного Писания. Педанты, придирщики, они заставляли меня бесконечно повторять одно и то же, превращали меня в юриста, в толкователя Закона, теолога, топили меня в противоречиях канонического права, где я всегда оказывался в проигрыше, поскольку единственным моим проводником был внутренний свет. Когда мы сотни раз вели одну и ту же дискуссию, я начинал сомневаться, что мы говорим о Боге. Они защищали институты, традиции, свою власть. Я говорил только о Боге, и руки мои были пусты. Я признавал, что Бог говорил со всеми нашими пророками, что дух веры был изложен в наших книгах и законах; что Храм, синагога, библейская школа являются для большинства смертных единственным и обязательным путем к Озарению. Но добавлял, что с помощью своего колодезя любви получил прямой доступ к Богу. Ибо черпать веру в любви к нему лучше, чем в книге, написанной чужой рукой!