Читать книгу "Прекрасная толстушка. Книга 1 - Юрий Перов"

— Когда-нибудь я встречу Новый год в лесу, среди красивых деревьев, — сказала я.

— А кто же вас будет охранять от голодных волков? — тут же подхватил разговор Макаров.

— Вас позову. — Я серьезно посмотрела в его светящиеся в лучах фонарей глаза. — Пойдете?

— Я уже пошел, — так же серьезно сказал Макаров, залезая в мою просторную муфту, пропахшую бабушкиной «Красной Москвой». Это было так внезапно, так откровенно, руки были такими горячими, ищущими, что я от неожиданности захлебнулась холодным острым воздухом и на мгновение потеряла дыхание.

— Двуногие волки опаснее лесных… — прошептал он и вдруг приблизил свои заиндевевшие усы к моему беспомощно хватающему воздух полуоткрытому рту. Я почувствовала крошечные льдышки на губах и не сразу сообразила, что надо что-то делать: или ответить на поцелуй, а этого я еще толком не умела, или сжать губы и попытаться отстраниться, что было еще не поздно, так как руки его блуждали по моим в муфте, ставшей тесной и таинственной. Но я так и стояла, дыша ртом сквозь его усы и чувствуя, как льдинки тают от нашего слившегося дыхания.

Он сам отстранился от меня и хрипло прошептал:

— Какие у тебя руки…

— Какие? — наконец закрыв рот, спросила я.

— Зажигательные… Я как будто всю тебя обнимаю…

Я выдернула руки из муфты, он поймал их, соединил ладонями и сжал сильно-сильно.

— Мне пора домой, — сказала я.

— Конечно, — сказал он и улыбнулся, обнажив все свои крепкие частые зубы. Я подумала, что только что касалась этих зубов своими, и у меня даже закружилась голова. Он тихонько потянул меня за руки к себе. Я резко отвернулась, избегая поцелуя, хотя больше всего на свете мне хотелось, чтобы он взял мою голову своими горячими, нетерпеливыми руками, нежно повернул к себе и поцеловал, а я бы ответила ему по-настоящему, хотя как это — по-настоящему — и сама не знала…

И он засунул мои руки обратно в муфту, властно взял мою голову в ладони, повернул, приблизил к себе и впился в сжатые губы. Его язык проник мне в рот, и я инстинктивно потянула его в себя, одновременно выталкивая его своим. Язык его был слаще мороженого, а усы восхитительно пахли папиросами, коньяком и каким-то горьким одеколоном.

Ноги мои подогнулись в коленках, а тротуар поплыл куда-то вверх и вбок. В последний момент я успела высвободить руки из муфты и обхватить его за шею, не то непременно бы рухнула на землю.

Макарова мое невольное объятие подстегнуло. Он словно железными клещами обнял меня за талию и притянул к себе с такой силой, что я невольно застонала. От этого звука его поцелуй сделался еще крепче, еще ожесточеннее. Мне стало больно и захотелось слиться, срастись с его твердыми жадными губами, горячим, настойчивым, сладким языком.

Я не знаю, сколько мы так простояли. Потом у меня целый день болели губы и почему-то скулы. Этот мой первый поцелуй, похоже, был самым долгим и самым острым в моей жизни.

Сейчас я точно не помню, но, кажется, умудрилась тогда сжать бедра и испытать размытый во времени и в моем теле непрекращающийся оргазм. Или мне даже не пришлось сжимать для этого бедра. Или мне это показалось, потому что все мое тело и душа от этого поцелуя пришли в состояние волшебного, бесконечного экстаза.

Нас спугнул стук двери. Во двор вывалилась веселая студенческая, по всей вероятности, компания и с молодым здоровым хохотом принялась играть в снежки. Мы присоединились к ним. И это было очень кстати, потому что, если б не эти ребята, мы в конце концов повалились бы в снег, прямо не сходя с места…

— Мне пора домой, — крикнула я ему, кидая снежок в наших противников.

— Конечно! — засмеялся он и сбил с одного из парней каракулевую шапку пирожком.

— Тебя Зинаида ждет и Танька! — крикнула я ему.

— Они дрыхнут без задних ног! — крикнул он беззаботно.

6

Совершенно не помню, как мы забрели в детский сад, расположенный сразу за Танькиным домом. Он и сейчас там есть, похожий на замок с остроконечной башенкой и с высокими стрельчатыми окнами.

Мы перелезли через забор и стали кататься с ледяной горки. Я все время падала, и если б не плотная шуба, то отбила бы себе все бока. Он отряхивал меня голыми руками, а я все боялась, что у него руки замерзнут и он перестанет меня отряхивать, больно касаясь через шубу ягодиц, бедер, спины.

Мы дурачились, бегали вокруг высокой елки, украшенной бумажными гирляндами, снежинками, горящими разноцветными лампочками, падали в сугробы, кидались пригоршнями снега и делали вид, что ничего между нами не было. Он не прикасался ко мне, даже не брал за руки. Даже как- то нарочно избегал, когда я специально ему подставлялась.

Потом я в изнеможении рухнула в самый настоящий царский трон. Он был сооружен из снега, облит водой и заморожен. В его основании и в спинке сверкали и переливались в свете лампочек огромные, величиной с блюдце, рубины, изумруды и сапфиры.

Влипнув в зеленый штакетник и месяцами не сводя глаз с Лехи, я видела, как делают эти драгоценные камни. В эмалированную мисочку наливают воду, подкрашенную акварельной краской или гуашью, и замораживают. Затем дно мисочек поливают кипятком из чайника, и из них вываливаются самые настоящие драгоценности. В Лехином садике такими самоцветами украшали сугробы вдоль расчищенных дорожек.

Это очень странно, но об Алексее в ту ночь я не вспомнила ни разу, словно его и не было никогда на свете. Я вспомнила о нем только утром следующего дня.

Едва я шлепнулась на этот трон, как Макаров подскочил ко мне и, схватив за руку, одним рывком выдернул из ледяного трона.

— Женщинам нельзя сидеть на холодном, — строго сказал он.

— Но я царица и хочу сидеть на троне! — Я, почувствовав свою власть над ним, неожиданно для себя первый раз в жизни закапризничала чисто по-женски.

Макаров одним движением скинул с плеч расстегнутую шинель и, сложив ее пополам, кинул на трон.

— Слушаюсь, моя царица! — Макаров так щелкнул каблуками начищенных хромовых сапог, что зазвенели медали на его груди.

— Нет, нет, ни в коем случае! — непреклонным тоном сказала я. — Ты простудишься!

Строго сдвинув брови, я схватила шинель и накинула ему на плечи.

Тогда он уселся на троне и широко развел руки.

— Прошу, моя царица!

— А тебе можно сидеть на холодном? — с сомнением спросила я.

— Бывало, в окопе шинель за ночь так примерзала к земле, что ее приходилось финкой вырубать. Прошу, — сказал он, распахивая полы шинели.

Из каких-то окон доносилась музыка, светилась огнями елка, сверкал трон, горели его дерзкие глаза. Я бесшабашно махнула муфтой и плюхнулась к нему на колени, нимало не заботясь о том, что ему будет не столько холодно, сколько тяжело, ведь я в ту пору весила больше семидесяти килограммов. Тогда я еще не переживала по этому поводу.