Читать книгу "Свадьба палочек - Джонатан Кэрролл"

— В Бухарест с Чудовищным Шумдой? Я ее уже люблю.

— Согласен — несколько странные географические пристрастия. Но ее постоянно брал на буксир кто-нибудь из любовников, и она не возражала прокатиться за чужой счет. Ну, из Бухареста она вскоре сбежала и очутилась в Париже, одна.

— Но ненадолго, верно?

— Правильно. Такие, как Франсес, не остаются подолгу одни. — Он расстегнул портфель и вытащил оттуда фотографию. — Вот ее автопортрет примерно тех лет.

Я всмотрелась в фотографию. Замечательный черно-белый снимок, чем-то напоминающий работы Вальтера Петерханса или Лионеля Файнингера: несколько угловатый, подчеркнуто резкий, очень германский. Я засмеялась.

— Так это шутка! Признайся, Клейтон, ты пошутил! — Я снова перевела взгляд на фотографию. Я не знала, что сказать. — Говоришь, это автопортрет? По тому, как ты ее описывал, я было решила, что она обыкновенная пустышка. Я представить себе не могла, что она так талантлива.

— И? — Он кивком указал на фотографию и, подмигнув, улыбнулся.

— И у нее внешность шнауцера.

— Скорее уж эму.

— А кто это?

— Что-то вроде страуса:

— И ты хочешь меня убедить, что эта эму была любовницей кучи знаменитостей? Она безобразна, Клейтон! Посмотри на этот нос!

— Ты слыхала когда-нибудь французское выражение bellelaide?[4]

— Нет.

— Оно означает «достаточно безобразный, чтобы быть желанным». Уродство добавляет сексуальности.

— Никакое belle к этой женщине неприменимо!

— Может, она была замечательно хороша в постели?

— Что ей еще оставалось? Не могу этому поверить, Клейтон. В глубине души я уверена, что ты меня разыгрываешь. С кем она была в связи?

— Казандзакис, Джакометти. Ее закадычной подругой была Шарлотта Перриан. Другие, Она прожила интересную жизнь. — Он забрал у меня фотографию, еще раз на нее взглянул и спрятал в свой портфель. — И она до сих пор жива! Обитает на Сто двенадцатой улице.

— Сколько же ей?

— Должно быть за девяносто.

— Откуда ты ее знаешь?

— Ходят слухи, что у Франсес Хэтч хранятся письма, рисунки, книги от людей, при звуках имен которых у любого торговца редкостями слезы появляются на глазах. Такой товар, Миранда, лежит без пользы и потихоньку желтеет от времени. На протяжении многих лет она то и дело заявляла о своей готовности все продать, но до сих пор не решалась на этот шаг. Ее компаньонка умерла несколько месяцев назад, и Франсес боится оставаться одна. Хочет переехать в дорогой дом для престарелых в Брайярклиффе, но на это у нее не хватает денег.

— Будет здорово, если ты уговоришь ее продать все эти ценности тебе. Но почему ты мне об этом рассказываешь?

— Потому что в возрасте девяноста с лишним лет Франсес больше не любит мужчин. Она в конце жизни получила что-то вроде откровения и стала лесбиянкой. Имеет дело только с женщинами, единственное исключение — ее адвокат. Я много лет с ней знаком, и она уверяет, что теперь действительно готова продать, но только не мужчине. Если она в очередной раз не передумает и согласится продать тебе, половина твоя. — Он сделал мне это предложение с отчаянием в голосе, которого даже не пытался скрыть.

— Ничего мне не надо, Клейтон. Я рада буду помочь, если смогу. А кроме того, всегда мечтала познакомиться с эму. Когда мы к ней поедем?

Он взглянул на часы.

— Можем прямо сейчас, если хочешь.

— Поехали.

Прежде чем поймать такси, Клейтон сказал, что сперва ему нужно найти супермаркет, но не объяснил зачем. Я ждала снаружи. Через несколько минут он вынырнул из двери с пакетом, полным всякой съедобной дряни — «Хостесс сноуболлз», ярко-оранжевые «Читос», «Твинкиз», «Динь-дон», «Девил доге», «Янки Дудль»…

— Надеюсь, это ты не себе накупил?

— Другого Франсес не ест. Каждый, кто ее посещает, должен приносить пакет этого дерьма.

— Неудивительно, что она дожила до девяноста! Если она всю свою жизнь так питалась, то теперь процентов на восемьдесят состоит из всяких консервантов. А после смерти период полураспада ее тела не уступит плутонию.

Он приоткрыл пакет и заглянул внутрь.

— Когда ты в последний раз лакомилась «Динь-доном»? Названия все как на подбор непотребные — «Девил доге», «Динь-дон»… — Он разорвал обертку, и мы не без удовольствия жевали эту гадость, держа путь к городским окраинам.

Мисс Хэтч жила в одном из похожих на старую крепость прекрасных домов рубежа столетий. Он пережил всех своих соседей, но и сам порядком обветшал. Перед фасадом, украшенным горгульями, располагался уютный дворик с неработающим фонтаном в центре. Такое здание заслуживало покоя и тишины, но из открытых окон на нас обрушились звуки сальсы и рэпа. Где-то ругались мужчина и женщина. Слова, которые они выкрикивали, хоть кого могли вогнать в краску. Как всегда в подобных ситуациях, меня поразило, насколько люди в наше время не стыдятся говорить во всеуслышанье о чем угодно. Недавно в метро рядом со мной сидели две женщины, громко разговаривавшие о своих менструациях. Ни разу ни одна из них не оглянулась — не слышен ли их разговор окружающим, а ведь очень даже был слышен.

Когда я сказала об этом Клейтону, он ответил:

— Люди утратили чувство собственного достоинства. Все хотят или быть победителями, или, по меньшей мере, жить комфортно. — Он жестом указал на окна, из которых неслась брань. — Им наплевать, что ты их слышишь. Как в телевизионных ток-шоу: эти идиоты не возражают — пусть все знают, что они спят со своей матерью или собакой. Думают, это делает их интересными. Ну вот, мы почти пришли. Это здесь.

В коридоре пахло несвежей пищей и мокрой бумагой. Почтовые ящики были покрыты неразборчивыми граффити, размашистыми росчерками черного аэрозольного баллончика. В углу стояла желтая детская коляска без колес. Лифт не работал.

— На каком этаже ее квартира?

— На четвертом, но она никогда не выходит из дому. Я иногда задумываюсь, сколько же стариков в этом городе живут в своих квартирах как в заточении. Боятся выходить или не могут подниматься по лестнице. Думаю, их должно быть очень много.

По лестнице мы поднимались молча. Повсюду были заметны следы былой роскоши. Перила из дорогого клена, под ними — сложный, изысканный узор кованой решетки. Ступени были сделаны из темно-зеленого камня с кружевами черных вкраплений, наводившими на мысль о замерзшем вихре.

Шум стоял ужасающий. Из-за дверей доносились звуки музыки, всевозможные голоса, равномерный гул множества телевизоров, включенных на полную громкость. Тут-то я и оценила преимущества моего дома, где жильцы вели себя хотя и не слишком дружелюбно, зато тихо.