Читать книгу "Инквизитор. Акт веры - Антон Ульрих"

Помолившись и успокоившись, дон Хуан де Карабас улегся обратно на тюфяк и, успокоенный, заснул крепким сном. Ему более не на кого было надеяться, как на Господа Бога и на самого себя. На себя, пожалуй, даже больше.

Ранним утром, едва имам с мечети, что стояла посреди огромного арабского квартала Малаги, провозгласил первую из пяти ежедневных молитв, ростовщик, с которым Мустафа полностью рассчитался, хоть и не без вздохов по поводу опасного промысла, поспешно отбыл из города. Араб по его отбытии направился к пленнику. Едва он вошел, как Хуан проснулся. Юноша вскочил с тюфяка и встал перед работорговцем, совершенно обнаженный, возвышаясь над низкорослым арабом почти на целую голову. Его оливковая кожа, светившаяся в темноте, произвела на Мустафу столь сильное впечатление, что им тут же овладело сильное желание. Араб со смешком подскочил к юноше и стал водить своими волосатыми лапами по его нежной коже. Испуганный Хуан отпрыгнул в угол камеры. Вчера ночью служанка араба предупредила его, что хозяина интересуют богомерзкие сношения с мужчинами, но маркиз и предположить не мог, что это коснется его персоны. Мустафа, забормотав на ломаном испанском языке, что желает своему пленнику только добра, стянул с себя малиновые шаровары, обнажив необычайно маленький, не более мизинца ребенка, член. Вид такого заморыша внезапно так рассмешил юношу, обладавшего превосходными физическими данными, что он не удержался и захохотал. Мустафа, двинувшийся было со сладострастной ухмылкой на беззащитного дона Хуана, остановился как вкопанный посреди комнаты. Он сразу догадался, над чем так заливисто смеется тот, кто только что выглядел напуганным и покорным. Если бы Хуан стал сопротивляться, то наверняка Мустафа поступил бы точно так, как обычно он поступал со всеми симпатичными пленниками, что попадались ему в руки, а именно позвал бы крепких чернокожих рабов, которые бы держали новоявленную страсть хозяина, покуда тот не насладился им. Однако пленник, вместо сопротивления, остановил распаленного непотребной страстью араба не силою, а лишь смехом, причем смехом над тем достоинством, которое обычно у всех мужчин вызывает повышенное чувство самолюбия. Мустафа страшно рассердился, тем более что в сравнении с членом юноши его стручок казался еще меньше. Араб закричал на пленника, объявил, что в таком случае он непременно продаст его на галеры, и весь красный от злобы и обиды выскочил из комнаты. Он приказал слугам тотчас же готовиться к отъезду.

Не прошло и часа, как в камеру к юному маркизу вошла давешняя пожилая женщина, которая принесла с собой бутылочку с маслом и миску с сажей. Приказав Хуану лечь, она старательно втерла в его тело сначала масло, а затем и сажу, выкрасив его, таким образом, в черный цвет. Пришедший Мустафа внимательно оглядел при свете множества факелов юношу и остался доволен результатом. Дон Хуан догадался, что из него сделали раба-негра для перевозки на корабль, стоявший где-то в порту. Он решил, что во время перехода на корабль обязательно сбежит.

Утром следующего дня множество груженных товаром и хозяйскими вещами повозок выехало со двора Мустафы и направилось в сторону порта, где их ожидал уже готовый к отплытию корабль. Одетого в лохмотья Хуана со связанными руками посадили в одну из крытых повозок рядом с другими рабами-неграми, которые должны были присматривать за ним. Едва повозка с рабами выехала на узкую улочку, маркиз попытался было выбраться из нее и бежать, но чернокожие рабы не пустили его. Они громко кричали, хлопая пленника по лицу своими грязными ладонями, а их вожак, здоровенный негр, даже со всего маху ударил юношу в грудь кулаком, да так сильно, что тот долго еще после этого через силу дышал, переводя дух.

Внезапно у въезда в порт кавалькада повозок была остановлена испанскими стражниками.

Юный дон Хуан услышал чистую испанскую речь. По всей видимости, грубый испитой голос принадлежал начальнику портовой стражи, которой разрешалось производить обыски во всех товарах, перевозимых арабами и евреями:

– А, хитрец Мустафа пожаловал. Что везешь на сей раз? Опять товары, не прошедшие разрешение, а?

Голос начальника приближался. Хуан весь напрягся. Негры сделали то же самое, готовясь пресечь любые попытки маркиза к освобождению.

– Что вы, всемогущий начальник. Что вы. Все в порядке, за все уплачено, – раздался рядом с повозкой голос работорговца.

– Ой ли, Мустафа? За все ли ты уплатил? Давай-ка поглядим, что у тебя в этой повозке?

С этими словами ткань, закрывающая одну из стен повозки, приподнялась, и в ней возникла испитая морда начальника портовой стражи. Начальник круглыми красными глазами оглядел сидевших в повозке. Рядом с ним тут же оказался маленький Мустафа. Юный Хуан понял, что это его последний шанс выбраться из рабства, и четким, ровным голосом произнес:

– Господин начальник стражи, я – испанец! Меня хотят незаконно продать в рабство.

Глаза стражника стали еще круглей. Мустафа, которому, по всей видимости, было не привыкать к подобным выходкам своих пленников, сделав страшное лицо в сторону негров, тотчас же зажавших рот Хуану, ловко сунул в руку испанцу два золотых дуката. Тот поглядел сначала на золото, потом на лицо несчастного юноши, затем снова на дукаты. На лице его читалась борьба, которую он вел в душе, видимо еще не окончательно пропитой и проданной. Мустафа, осознавая особенность момента, сунул еще один золотой дукат, который и решил дело.

– Тут сплошные черномазые! – притворно брезгливо воскликнул начальник портовой стражи и захлопнул край ткани. – Проезжай, Мустафа. Если кто остановит, скажи, я уже проверял тебя. А тут что? Вино? Давай два кувшина.

Повозки тронулись дальше. Здоровенный негр, тот самый, что ударил Хуана в грудь, злорадно ухмыльнулся юноше в лицо. Если бы это был удар, маркизу было бы не так обидно. Продажа его собственным же соплеменником ради какого-то паршивого динара и насмешка презренных чернокожих – вот настоящая обида.

Погрузившись без всяких происшествий на корабль, Мустафа со своим товаром в тот же день отбыл из порта Малаги, держа курс к Гибралтарскому проливу. Стремясь как можно скорее достичь берегов Северной Африки, он постоянно кричал на капитана и его команду.

Хуан сидел в трюме среди множества тюков с шерстью, которой была знаменита на весь мир его Кастилия, крепко привязанный канатами к мачте. Едва корабль вышел в море, как его стало укачивать. Юный маркиз испугался, что его вывернет наизнанку, так плохо ему было. К тому же работорговец в отместку за случай в порту приказал не кормить Хуана, а лишь давать ему раз в день воду. Внезапно решение пришло само собой. Хуан дождался, покуда очередные жестокие спазмы не пройдут, плотно закрыл глаза и, расслабившись, стал вызывать грезы. Его захлестнула волна волшебного видения. Волны моря омывали огромный по своей длине берег, состоящий сплошь из оранжевого песка, что наносил ветер пустыни. Вдоль кромки воды неторопливо шли на тонких ногах, таких длинных, словно это были и не ноги вовсе, а ходули, странные животные с множеством горбов на спине. Горбов было по пять и десять. Между ними сидели черные быки с человеческими руками и каплей крови прямо посреди лба. Их золоченые рога сверкали в ярком солнце, а в руках быки держали высокие хрупкие кресты. Странные горбатые животные взмахивали огромными шелковыми ресницами и выпячивали нижнюю губу. Зрелище было настолько необыкновенным, что завороженный дон Хуан мысленным взором проследовал за процессией. Вскоре на горизонте показался белоснежный купол минарета, на котором вместо богомерзкого полумесяца возвышался золотой крест. Быки устремили туда горбатых животных. Хуан обогнал процессию и взлетел на купол минарета. Оттуда он воскликнул, провозглашая прибытие быков.