Читать книгу "Обнаженная натура - Владислав Артемов"

— А неплохая, в сущности, старушка была, — объявил Юра, наливая себе еще одну стопочку. — Надо бы поминки отпраздновать… Чтоб на уровне…

— Пожировала, сволочь!.. — брякнула ни с того ни с сего заглянувшая на кухню жена скорняка. Брякнула и осеклась, оглянулась вокруг опасливо и скрылась в дебрях растревоженной квартиры.

Кузьма Захарьевич помалкивал, думал свою думу, поглядывая на оживленного и самодовольного Юру, который успел уже, пользуясь минутой, выманить у дворника Касыма еще одну бутылку водки и отпить около трети.

Многое было неясно для полковника, а потому сомнительно. Взявшись за телефон, он, как и было приказано, первым делом набрал номер бюро и вздохнул, набираясь терпения, ибо знал наверняка, что услышит короткие гудки, что дозвониться будет очень и очень непросто. Но дозвониться оказалось на самом деле проще простого. Полковник не услышал никаких гудков — ни коротких, ни долгих, а услышал он сразу отзывчивый и чуткий голос, который прозвучал так близко и отчетливо, что Кузьма Захарьевич принужден был даже оглянуться — не за спиною ли у него стоит собеседник…

— Простите, — начал Кузьма Захарьевич обескураженно, — мне нужно бюро…

Но голос прервал:

— Это именно бюро. «Эдем-сервис». Секция старых большевиков…

Слова эти сразу показались полковнику слишком несерьезными, ерническими. Не так, по крайней мере, должны отвечать на звонки в подобных учреждениях. Правда, Кузьме Захарьевичу не приходилось никогда связываться с похоронными бюро, но он сразу почувствовал недоверие к этому неприятному голосу.

Что за организация старых большевиков… — думал полковник, — давно уже никаких большевиков в помине нет… Хотя, с другой стороны, может быть там, рядом со смертью, все это как-то устойчивей держится, и никакой перестройки не было…

Поразительно было и то, что едва Кузьма Захарович назвал фамилию покойной и, пожевав губами, приготовился медленно и разборчиво произнести трудное имя-отчество, как снова был перебит:

— Мы уже в курсе. Клара Карловна. Деятель первой категории. Не затрудняйтесь, пожалуйста, адрес известен. Всегда готовы!

После этого странного прощания полковник услышал короткие гудки отбоя.

Не прошло и десяти минут после этого разговора, как в квартиру уже входили трое крепких мужчин с бритыми подбородками и с черными повязками на рукавах. Быстро скользнули глазами по лицам хозяев и деловито проследовали в комнату покойной. Причем наблюдательному полковнику показалось, что один из них, приостановившись, сделал правой рукою что-то похожее на козыряющее движение, но как бы опомнившись, стал пощипывать свои короткие волосы на виске и, не опуская руки, устремился вдогонку за товарищами, которые входили уже в угловую роковую комнату.

А ведь не спросили, где она! — отметил насторожившийся Кузьма Захарьевич.

Он отправился вслед за ними и, открывая дверь, приметил торопливое движение, с которым кинулись они из разных углов комнаты и склонились как ни в чем не бывало над усопшей, что-то поправляя и прихорашивая. Отметил полковник и то, что приоткрыта была дверца платяного шкафа и ящик тумбочки выдвинут почти наполовину. В самом положении их, в напряжении широких спин прочитывалось что-то заговорщицкое. Полковник деликатно отступил, тихо притворив за собою дверь. И показалось ему, что не успела еще щель сомкнуться, а те уже отпрянули друг от друга и снова рассыпались по углам. Или это была игра воображения? Как бы то ни было, спустя недолгое время, заговорщики гуськом проследовали мимо кухни, и один из них снова вскинул руку и снова зачесал висок. Доложил:

— Все в порядке. Гроб снарядим. Будьте покойны!

Это вырвавшееся, вопиющее «будьте покойны» отметили про себя все присутствующие и переглянулись.

Минут через сорок доставлен был и гроб, уже снаряженный, то есть обитый кумачом.

Один из спецов, длиннолицый и бледный, с тонкой траурной полоской черных усов под носом, прощаясь, объявил:

— В воскресенье будет спецмашина. Ждите…

После этого посетители удалились.

С той самой минуты, как страшная весть разнеслась среди жильцов, в доме воцарилось хмельное, едва ли не праздничное настроение, всеми овладело переменчивое нервное оживление. Особенно взвинчены были дети, они носились с криками по квартире, то и дело пытались заглянуть в жуткую угловую комнату, где стоял на табуретках обитый кумачом казенный гроб, путались под ногами, получали подзатыльники, но с неутихающим истерическим весельем продолжали скакать и бегать, и ничем нельзя было их урезонить.

К слову сказать, и сами взрослые находились во власти странного взыгрывающего настроения — поминутно входили и выходили из кухни, пытались дозвониться в какие-то инстанции, в десятый раз допытывались, когда же, в каком именно часу приедет машина и точно ли она приедет, нет ли каких изменений…

— Любушка! — кричала откуда-то из-под лестницы баба Вера. — Не забудь напомнить замести сор, как вынесут. Не дай Бог, забуду!..

— Если не забуду, Вера Егоровна, напомню обязательно! — отзывалась в свою очередь Любка Стрепетова, проносясь мимо. — Когда приедут-то?

— Небось, приедут, — неопределенно отвечала баба Вера уже из комнаты Розенгольц, выгоняя оттуда Юру Батракова.

— Клад! — упирался хмельной Батраков, обстукивая стены небольшим топориком. — Нутром чую, должен. Ну сама подумай, баба Вера…

— Иди, иди, нехристь! — ругалась баба Вера, выталкивая его за дверь.

Чужая смерть поневоле сближает очевидцев, они инстинктивно стремятся сойтись потеснее, сбиться в безопасную кучку, отвлечь себя разговорами, хотя бы и пустыми.

К вечеру на кухне собрались почти все обитатели дома. Дети после бурного и нервного дня угомонились, были теперь задумчивы и молчаливы. Они расселись рядком на корточках у стены, поскольку все места были заняты. На одном из табуретов ютились супруги Иван да Марина, обняв друг друга и тесно прижавшись друг к дружке. Они тоже молчали, но заметно было, что молчание у них на этот раз какое-то согласное, семейное. В обычной жизни, несмотря на взаимную привязанность и любовь, они беспрерывно лаялись и поносили друг друга, всегда открыв дверь нараспашку, чтобы слышали соседи. В своих семейных ссорах оба были правы друг перед другом, а потому вероятно и держали дверь открытой, чтобы окружающие оценили их правоту и несправедливость противника. Впрочем, окружающие уже мало вслушивались в их взаимные обвинения, поскольку ссоры эти развивались прихотливо и бессюжетно, и аргументы сторон не имели никакого решающего значения. Главное заключалось в интонациях и жестах, все остальное было лишь декорацией и сменным реквизитом.

Был здесь и долговязый, скупой на слово Макс Ундер, стоял, сутуло прислонившись к стене и ни на кого не глядя, поскольку всех презирал тем смешным кукольным презрением, с каким относится к русским всякий маленький, но гордый народец. Он давно уже замышлял переехать на историческую родину, но все никак не мог выгодно продать свою комнату, а потому заодно с презрением еще и ненавидел окружающих за то, что они населяют квартиру и снижают своим существованием ее рыночную стоимость.